Мой маленький каприз
Натали де Рамон








У многих народов мира есть сказка о том, как прекрасный принц и прекрасная девушка влюбились, зная друг друга лишь по портретам. Влюбленных разделяют не только огромные расстояния и социальная пропасть, но и злые чародеи, чудовища и драконы. Только все они бессильны против любви и благородства.

Старинный сюжет актуален и в сегодняшний день со всеми его далеко не сказочными реалиями, однако волшебный свет сказки вовсе не тускнеет, потому что чудо любви, как и встарь, обязательно сильнее зла.






Натали де Рамон

Мой маленький каприз


Моей племяннице Лизе






Глава 1, в которой парижское утро


— Жюль! Дорогой! — Марта ворвалась в кабинет. — Эльза звонила! Все хорошо! Ее уже встретили и сразу везут на аудиенцию! Представляешь? Аудиенция на высшем уровне!

— Угу… — не поворачивая головы, отреагировал супруг.

Он сидел за письменным столом перед компьютером. На фоне яркого окна, боком к Марте, с «воскресной» щетиной и в домашней сине-красной байковой рубахе.

— Знаешь, — Жюль задумчиво поцокал языком, не отрываясь от экрана, — все-таки надо было идти в старом смокинге. Этот меня уж очень полнит.

Марта одарила профиль мужа ласковой улыбкой, шагнула к столу и усмехнулась, бросив взгляд на экран.

— Все никак не налюбуешься собой?

— На всякий случай, я — руководитель канала! А это — моя продукция! — вдруг взревел Жюль, резко поворачиваясь вместе с креслом. — Это же церемония вручения международной премии!

Марта попятилась и почти упала на диван.

— Я обязан проанализировать все недостатки, чтобы…

Что-то захрустело под Мартой, и она невольно охнула.

— Воробышек! — Жюль сорвался с кресла. — Что с тобой? Ты не ушиблась? Ты ничего себе не сломала?

— Себе вряд ли. — Марта извлекла хрустнувшее из-под себя. — Я тебе сломала очки…

— А ты точно не поранилась?

— Да нет же. — Марта устроилась на диване поудобнее. — Эльза звонила.

— Наша девочка? Что же ты молчишь?

— Привет! — Марта всплеснула руками. — Я с порога тебе сказала, что позвонила Эльза!

Жюль вернулся в кресло и с изумлением смотрел на жену.

— Но ты был так увлечен своим смокингом, что я подумала, что родная племянница тебя больше не волнует.

— Во-первых, она — твоя родная племянница, а не моя. Но это я открыл ее талант! Это я подарил ей первую видеокамеру. А тебя до самой смерти твоей сестры не волновала судьба бедной девочки!

— Меня? — Марта обеими руками показала на себя.

Жюль звонко хлопнул ладонями по подлокотникам кресла.

— Да. Не волновала. Тебе, моя дорогая, было абсолютно наплевать, что гениальная девчонка губит свой талант на каком-то занюханном городском канале и за счастье почитает снять беседу с муниципальным чиновником в студии!

— Гент — прекрасный город!

— Только вот, к сожалению, я работаю на французском телевидении и в Париже, а не в Генте или Брюсселе. Извини!

Он отвернулся и с подчеркнутым вниманием стал смотреть на экран, который сейчас крупно демонстрировал его самого в «смокинге, который полнит». А Марта смотрела на толстую обиженную спину в клетчатой рубахе и очень хорошо понимала, что сейчас нужно Жюлю. Она поднялась с дивана и погладила сзади его плечи, теплые и пушистые от байковой рубахи.

— Очень красивый смокинг, правда. И очень тебе идет.

Жюль довольно хмыкнул и, мотнув головой в сторону экрана, на котором теперь уже появилась Эльза, гордо произнес:

— Да, я сделал для нее все, что мог. Ни один дядя не сделал столько для племянницы! А я привел ее в отличную продюсерскую компанию. Добыл грант под ее безумный проект. Потом нашей девочкой заинтересовались роскошные спонсоры. И за какие-то пять лет каков итог — международная премия Жюля Верна в номинации за лучшую детскую научно-познавательную программу! После вот этого самого шоу, — Жюль показал на экран, где все еще продолжалась церемония вручения премии, — малышка проснулась знаменитой! Глава государства предлагает ей снять цикл программ о его стране! Почему ты не радуешься за нашу девочку?

— Я радуюсь, Жюль, только волнуюсь очень.

— Это я, как глава канала, должен волноваться! Вдруг ей там предложат такие условия, что она тут все бросит? Из пятидесяти двух программ отснято только тридцать четыре. Смонтировано меньше двадцати, еще озвучка… А она на неделю улетела в этот Рас-эль-Шафран! Как тут не волноваться? А?

— Мне не нравится, что из аэропорта ее сразу везут во дворец на аудиенцию…

— Так это же потрясающе! Ее примет глава государства!

— Жюль, ты не понимаешь.

— Чего я не понимаю?

— Сразу! Из самолета и сразу на аудиенцию!

— То есть она нос напудрить не успеет?

— Например.

Жюль засмеялся.

— Не вижу ничего смешного. — Марта поджала губы.

— Это ты не понимаешь, моя дорогая, какая это честь, что сам глава государства в своем плотнейшем графике нашел пару минут для нашей Эльзы!

— Хотелось бы, чтобы не больше.

— Даже не надейся. В мусульманской стране глава государства приглашает на аудиенцию женщину, это же…

— Так вот я именно об этом!

— О чем?

— О гареме! Забыл, как еще лет десять назад все таблоиды смаковали амурные похождения этого нефтяного принца?

— Марта, с каких пор ты стала всерьез относиться к желтой прессе? Тем более столько лет прошло. А у Эльзы есть этот, как его, Тобиас. В Генте.

— Ой, ну ты и скажешь! Тобиас! Одноклассник. Она думать-то о нем забыла! Смотри, я тебе сейчас кое-что покажу.

Марта вскочила с дивана, подлетела к компьютеру и, не давая Жюлю опомниться, остановила запись и вышла в Интернет. Кликнуть закладку с информацией о Рас-эль-Шафране с картой и портретом монарха было секундным делом.

— Ну? Все Тобиасы отдыхают!

— О-о-о… — протянул Жюль, хватаясь за голову. — Моя умная жена сошла с ума! Горе мне, горе! Надеюсь, у тебя все-таки хватило ума не выдвигать идею гарема нашей девочке?

— Хватило. Не волнуйся. Я ей сказала то же самое, что и ты, про занятость главы государства, честь… — Марта вздохнула и грустно добавила: — Только знаешь, ну не верю я во все это!

— А в гарем и неотразимость этого парня? Веришь, романтическая моя писательница?

— Тоже не очень. Хотя, согласись, парень очень хорош.

Жюль хмыкнул и хитро прищурился.

— То есть ты бы не устояла?

— При чем здесь я? Я вообще не люблю сухопарых!

— А наша девочка?

Марта повела бровями и плечами.

— Ну-у, не исключено… Я ей посоветовала не забыть надеть на голову платок. Надо же уважать местные обычаи.

— А она что?

— Сказала, что платок ей совершенно не идет и что после пятичасового перелета она и так выглядит чудовищно, а уж с платком на голове ее вообще никто не воспримет всерьез.

— А по голосу?

— Что по голосу?

— Она была очень расстроена?

— Конечно. Ты вон две недели пережить не можешь, что смокинг полнит.

— Да брось. Дай-ка мне телефон, я сейчас в момент взбодрю нашу гениальную девчонку!




Глава 2, в которой мелодия из «Волшебной флейты»


Ее звуки показались неприлично громкими в тишине пустого помещения. Я торопливо извлекла из сумочки мобильный. Дисплей информировал: «Жюль».

— Привет, дядюшка.

— Привет, моя девочка. Где ты?

— Во дворце. Жду аудиенции. Жюль, пожалуйста, не трать деньги. Я позвоню из отеля, когда все кончится.

— Эльза, я знаю, ты дико устала, плохо выглядишь и совершенно не представляешь, как вести себя с коронованной особой. Да еще идиотский платок на голове.

— Вообще-то шарф…

— Ну-ка быстро вспомни английскую королеву! Как она одета? Ну как, знаток национальных традиций?

— По этикету ей полагаются одежды ярких цветов, чтобы подданные могли издалека видеть свою королеву. И маленькая шляпка, чтобы поля не закрывали ее лицо, и его подданным тоже было бы хорошо видно. Жюль, к чему это?

— К тому, что королева всегда в головном уборе, потому что она не собирается ни перед кем обнажать голову! Зеркало там есть? Бегом к нему и быстро сделай из этого шарфа убор, достойный королевы!

Я усмехнулась своему отражению в зеркале.




Глава 3, которая час назад


Самолет приземлился в аэропорту Низы, столицы Рас-эль-Шафрана. Ко мне сразу подошла стюардесса и попросила задержаться в салоне, пока его не покинут остальные пассажиры.

— В целях вашей безопасности, мадам. Всегда ведь найдутся охотники пощелкать мобильными.

Она адресовала мне заботливую улыбку и через какое-то время пригласила к трапу. А едва ступив на него, я увидела на летном поле прямо рядом с самолетом длиннющий белый лимузин с зеркальными стеклами и государственным флажком Рас-эль-Шафрана на капоте. Возле лимузина стоял высокий мужчина атлетического сложения, в прекрасном костюме и приветливо улыбался мне снизу вверх. Очень смуглый, с черной холеной круглой бородкой. В руках — изрядный букет белых роз.

Когда я сошла с трапа, бородач шагнул ко мне и торжественно провозгласил:

— Его королевское высочество эмир Гамид Абдулла бен Ахмад Нияз эль-Кхалифа наделил меня, ничтожного своего слугу, честью первым приветствовать нашу дорогую гостью, госпожу Эльзу-Маргариту-Марию-Елену ван Вельден, на священной земле Рас-эль-Шафрана!

Розы как-то сами собой оказались в моих руках, а моя дорожная сумка — в его.

— Смею надеяться, полет прошел нормально и моя госпожа пребывает в добром здравии? — уже с вполне обыденной и даже, мне показалось, дружеской интонацией поинтересовался он, и я только сейчас осознала, что он говорит на идеальном английском языке.

— Благодарю вас, мистер… э-э-э… — Вдруг он титулованная особа? — Сэр?..

— Нурали. — Бородач чуть склонил голову.

— Благодарю вас, сэр Нурали.

— Просто Нурали, — скромно поправил он и отрапортовал: — Слуга его королевского высочества и отныне также ваш верный слуга, моя госпожа!

Я почувствовала улыбку в его интонации, но вот понять, дружеская она или ироничная, сейчас не смогла.

— У вас великолепный английский, Нурали. Мой же способен только вызвать улыбку. Где вы учились?

— Имел честь сопровождать его королевское высочество в Англию, моя госпожа. Пожалуйста, прошу вас, садитесь в машину. — Он распахнул дверцу. — Приношу извинения, но вынужден поторопить мою госпожу. Его королевское высочество изволили пригласить вас на аудиенцию. Через час.

— На аудиенцию? Меня? Через час?..

— Пожалуйста, моя госпожа, садитесь в машину. — Нурали слегка согнулся в поклоне.

— Но простите… Мой багаж! И я только что с самолета! Как я буду выглядеть на аудиенции?

— Не волнуйтесь, ваш багаж будет доставлен куда следует. Извольте садиться в машину. Не хотелось бы заставлять ждать его королевское высочество. — В интонации Нурали теперь уже звучал металл, на лице — ни намека на улыбку.

Я покорно полезла в лимузин.

— В отношении протокола аудиенции волноваться тоже не следует, моя госпожа. — Нурали протянул мне мою дорожную сумку; его глаза повеселели, а от металла в голосе не осталось и следа. — Понимая, что внезапное приглашение на аудиенцию застанет вас врасплох, его королевское высочество проявил мудрость и заботу. Извольте открыть вон ту шкатулку.

На одном из диванов действительно лежал небольшой инкрустированный ларчик.

— Не стесняйтесь, моя госпожа. Открывайте.

Пришлось это сделать. На белом шелке обивки светился сверток изумрудно-зеленой тончайшей ткани с дивной золотой вышивкой. Покрывало или палантин. Из шкатулки нежно и пряно пахло чем-то очень изысканно восточным.

— Протокол аудиенции требует от вас всего лишь головного убора, — безмятежно продолжал Нурали и вдруг, засовываясь в машину по пояс, заговорщицки прищурился и прошептал: — Ну как на скачках в Аскоте!

— Я там никогда не была, — зачем-то сказала я.

— Не много потеряли. Наши скачки на верблюдах гораздо увлекательнее. Да, кстати, если вам нужно сообщить родственникам, что вы добрались, вон телефон. Можете болтать хоть всю дорогу. Ехать примерно с полчаса. А аудиенция займет минут десять, не больше. Здесь, в баре, вы найдете холодные напитки, посуда вон в том шкафчике.

Нурали хорошо улыбнулся, убрал себя из машины, по-восточному сложив руки на груди, отвесил поклон, захлопнул дверцу и сел рядом с водителем в кабине, отделенной от салона полупрозрачной толстой стенкой. Лимузин тронулся с места. За окнами поплыли всякие типично аэропортовские сооружения и бесконечные взлетные полосы до горизонта.

С некоторым трепетом я открыла холодильник, рассчитывая обнаружить нечто вроде этой шкатулки — какой-нибудь удивительный графин с неведомым восточным «компотом» дивного вкуса и красоты, — но там оказался лишь банальный ассортимент стандартных безалкогольных напитков от пепси до перье, с газом и без. Аэродромные пейзажи за окнами тем временем перетекли в какую-то совершенно пустынную местность, если не считать асфальтовой ленты собственно шоссе и редких кустиков колючек по обочине.

Я попила минералки. Привычный вкус перье. Если пить с закрытыми глазами, то можно представить, что меня везет не дорогущий лимузин и не по пустыне, а, например, автобус нашей съемочной группы где-нибудь по долине Луары. Или вообще я никуда не еду, а сижу у Марты на кухне. В Мартином холодильнике всегда полно перье — она заставляет Жюля его пить, чтобы тот не курил. Ее личное изобретение вместо никотинового пластыря.

Я позвонила ей по дармовому телефону. Без подробностей насчет шкатулки и рассуждений о скачках. Насчет чести высокой аудиенции — все понятно, но какая вообще необходимость эмиру со мной общаться? Вполне хватило бы чиновников из министерства культуры. Она весело посоветовала:

— Отнесись к этому, как к приключению, детка. Держись официально. Не забудь про платок. Расскажешь потом. Целую.

Я посмотрела на шкатулку и, не удержавшись, снова раскрыла ее и достала чудо-ткань. Шелк заструился и засверкал в моих руках, игриво чуть пощекотывая пальцы золотыми ниточками вышивки. Палантин был огромен, наверное, метр на два. Концы украшала бахрома с золотыми бисерными бусинками. Такая красота была бы очень хороша, скажем, в качестве занавески на окне спальни или слегка наброшенная на плечи при декольтированном туалете — особенно с тем темно-зеленым платьем, в котором я получала премию Жюля Верна.

Выходит, эмир видел меня по телевизору в момент вручения премии? Или видел мои программы, где я тоже всегда в зеленом? Да ну… Делать ему больше нечего, кроме как смотреть детские познавательные программы французского телевидения! И не он выбирал для меня этот шарф, а какая-нибудь служба протокола. Просто зеленый — самый почитаемый у мусульман цвет, и тем подчеркивается особая ко мне благосклонность.

Я стала складывать палантин, чтобы убрать его обратно в шкатулку. Ткань отчаянно скользила в моих руках, словно нарочно не желая подчиняться. А вдруг эмир не поверил своим чиновникам и сам просмотрел мои программы, увидел меня, и я ему вдруг страшно понравилась, и он тоже ждет не дождется нашей встречи… Я как попало запихала палантин в шкатулку, налила в стакан воды.

Перед глазами стояло его лицо и его фигура. Это видение преследовало меня с того самого момента, когда перед поездкой, блуждая по Интернету в поисках информации о Рас-эль-Шафране, я впервые увидела его фотографии: настоящий восточный владыка, словно материализовавшийся из иллюстрации дорогого издания «Тысячи и одной ночи». Не из фильма, когда знаешь, что это загримированный актер, и даже знаешь его фамилию и подробности личной жизни, а именно с картинки из книги — сказочное существо, прекрасное своей нереальной идеальностью. От изобилия эмоций я тогда позвонила тетке.

— Ха! Понимаю! — развеселилась она. — Недаром же этот самый эль-шафранский принц Гамид еще лет десять назад занимал первые места в рейтинге мировых донжуанов, и немало папарацци поживились на съемке его экзерсисов. Странно, что ты его не помнишь. Тогда все девочки твоего возраста собирали его фотки и клеили на зеркала.

— Тетя! Десять лет назад мне было девятнадцать! Но даже в тринадцать я не собирала ничьих фоток и уж тем более не наклеивала на зеркало.

— Не обижайся. А что, правда в Интернете ничего нет о его былых амурных похождениях?

— Ну такого я как-то не искала. В основном все снимки и ролики если не посвящены международным встречам, то показывают его обычно на открытии какой-нибудь больницы, среди стариков при входе в мечеть, со студентами или в окружении сирот какого-нибудь приюта. И он всегда в национальной одежде.

— В дурацком халате и рубахе до пят, с тряпочкой на голове? Как думаешь, под рубахой у него есть штаны или нет?

Я промолчала.

— Детка, — игриво продолжила Марта, — его массмедиа наверняка стараются создать образ правителя мудрого и сердечного. А имиджмейкеры рекомендуют носить национальный костюм, дабы слыть патриотом и приверженцем традиций. Бедолага, раньше-то его обшивал один очень известный английский кутюрье, ох, забыла, как же его имя?.. Ну о-очень известный! Ты должна его знать! Кстати, этот портной за счет скандальной славы принца Гамида в гору-то и попер!..

— Тетя, какой бы славой ни награждала его желтая пресса, тем не менее, он все равно взошел на престол!

— Взошел. А что было делать, если из всей династии уцелел он один? Вот и рядится в национальный халат, чтобы не шарахнули экстремисты, как его старшего брата со всей семьей.

— Боже мой, правда?

— А ты вообще умеешь пользоваться Интернетом? Ну, детка! Ты меня просто поражаешь. Как будто с Луны. Это же было совсем недавно. Год, ну, может, два назад. Все массмедиа трубили только об этом! Как террористка-смертница в оперном театре пробралась в ложу, где на премьере была вся монаршая фамилия, и как всех их разнесло в клочья! Вот принц Гамид, которого в оперу-то медом не заманишь, и сделался эмиром, а так эдакого плейбоя в жизни бы к трону не подпустили!

— Марта, я не понимаю, что ты так на него взъелась? Что плохого он сделал лично тебе? Тебя послушать, так выходит, что лучше бы он тогда оказался в этой ложе и чтобы его тоже разнесло в клочья!

— Детка, нисколько я на него не взъелась. И не хуже тебя понимаю, что, пойди он тогда оперу, вокруг этого самого Рас-эль-Шафрана заварилась бы каша, может, и похлеще, чем с Ираком. А этот парень абсолютный европеец! Думаю, он вполне отдает себе отчет, что фанатики не собираются ему этого прощать и постараются прихлопнуть рано или поздно, сколько бы он ни рядился в национальный халат. Может, оттого и ходит в холостяках да по бабам — боится.

— Грустно, тетя.

— Детка, рассуждать о политике всегда грустно и скучно, потому я не стала журналисткой, а пишу любовные романы. Слушай! Хочешь, я напишу лавстори про европейскую тележурналистку и арабского принца? Чтобы все закончилось у алтаря под свадебные колокола? Хочешь?

Я хмыкнула.

— Марта, вообще-то у принцев принято жениться на принцессах, а не на журналистках.

— Ну, дорогая! На то и роман. Есть же масса вариантов — тайна рождения, например. Скажем, она и знать не знала, что на самом деле — настоящая принцесса. Или такой принц-конформист, которому плевать на монархические устои. Или даже совсем просто — в этой стране принц, прямо по закону, может жениться на ком угодно!

— А может, он лучше будет президентом?

— Нет! Про президента страшно скучно, потому что тогда надо обязательно много политики. А когда принц, то можно писать только про любовь. Когда принц — всегда сказка…

Наблюдая проплывающий мимо монотонный пустынный ландшафт, я допила воду и, машинально поискав глазами, куда бы пристроить пустой стакан, вдруг обнаружила, что пустыня проплывает только слева — туда я смотрела все это время, а справа от дороги — сплошная каменная высоченная стена.

Потом в стене показались очень красивые золоченые ворота. Машина свернула к ним. Они раздвинулись, машина въехала в арку, в конце которой разошлись еще одни ворота, лимузин миновал их, и среди удивительного по красоте парка вдалеке вырос сияющий белый дворец с куполами и башенками, уже знакомый мне по снимкам в Интернете.

Лимузин проехал по парку и остановился перед еще одной стеной и воротами с симпатичными павильончиками по бокам.

Нурали распахнул дверцу машины и заглянул внутрь.

— Приношу извинения, моя госпожа, но вы меня очень обяжете, если мы с вами пройдем детекторный контроль. Несложная процедура, как в аэропорту.

— Хорошо. Я так и предполагала. Но что делать с розами и дорожной сумкой? Там видеокамера, ноутбук…

— Оставьте все в машине. А сейчас, пожалуйста, воспользуйтесь шкатулкой его королевского высочества.

Я встретилась с ним взглядом. Очень смуглое лицо, наполовину скрытое черной бородой, и темные глаза, которые сейчас не выражали абсолютно ничего. Я извлекла из шкатулки и набросила себе на голову тонкую надушенную ткань.

— Так лучше?

Нурали сложил руки на груди и выразительно наклонил голову. Я выбралась из машины. Он показал на левый павильон.

— Пожалуйста, следуйте за мной.

У магнитного детектора дежурили два шикарных гвардейских офицера. Руками в белоснежных перчатках они взяли мои документы, чинно проинспектировали их и занесли что-то в компьютер. Затем мы с Нурали вышли с другой стороны ворот и оказались в самой что ни на есть восточной сказке, среди розовых кустов и фонтанов. Вдалеке бродили павлины. По дорожке, вымощенной розоватым камнем, мы направились к дворцу. Меня ужасно раздражало покрывало на голове и особенно — его дурманящий аромат.

Нурали взглянул на часы.

— Опаздываем? — спросила я.

— Напротив, моя госпожа! — Он вдруг посмотрел на меня так, как если бы мы были друзьями детства и затевали какую-то авантюру. — Можно даже немного погулять в саду, чтобы моей госпоже лишнее время не томиться в приемной.

— Погулять в саду, безусловно, очень хорошо. Но сейчас мне бы очень хотелось вымыть руки и хотя бы умыться с дороги.

— О, простите, моя госпожа… Конечно, конечно… — Нурали смутился, словно я уличила его в чем-то совершенно непристойном. — Конечно! В приемных покоях есть гостевая комната, там вы найдете все необходимое.

Нурали прибавил ходу и свернул на другую такую же розоватую дорожку, которая быстро привела нас к торцу здания, опоясанному причудливой террасой. Под ее сенью перед довольно прозаичными дверями дежурили снова два офицера, но уже в камуфляже и без белых перчаток. Они приосанились, отдали честь и синхронно распахнули дверные створки.

— Прошу вас, — сказал Нурали, и мы очутились в просторном и приятно прохладном холле. Тоже довольно банальном и напоминавшем холл солидной фирмы: охрана, цветы в кадках, банкетки, кресла, лифты, лестницы.

По одной из них мы поднялись и попали в коридор со множеством дверей и не меньшим количеством охранников в камуфляже почти у каждой. Все они вытягивались перед Нурали и отдавали ему честь. Меня же словно не существовало! Наконец Нурали остановился перед какой-то дверью. Последовало действо с синхронным распахиванием створок.

Мы вошли. Двери за нами беззвучно закрылись.

Просторная, залитая солнцем зала. Яркие краски, неожиданные после казарменного лаконизма коридора. Изумительный расписной потолок. Стены в удивительных изразцах. На полу — роскошные шелковые ковры. Много мягких низких диванов и кресел вдоль стен и просто так, в компании с резными многоугольными маленькими столиками. Огромная терраса с видом на внутренний дворик.

— Нурали, какая красота! Но у меня ощущение, что вы привели меня с черного хода.

— Его королевское высочество примут вас в назначенный час, — громко объявил он и тихо добавил: — Это бизнес-вход, чтобы сэкономить время. — И очень смущенно показал на драпировку слева от дверей: — Гостевая комната. У вас… — он посмотрел на часы, — ровно двенадцать минут. Затем я приду за вами и провожу на аудиенцию. — Он поклонился и торопливо выскользнул из приемной.

Я же не менее торопливо юркнула за драпировку. Там оказался совсем короткий коридорчик, который привел к небольшой двери, а за ней — большое помещение, походившее на дамскую комнату в дорогом ресторане или бизнес-центре: беломраморная столешница с блестящими кранами перед зеркальной стеной, длинный диван по другой стене, ну и ряд кабинок с голубоватыми дверцами. По сравнению с предыдущим интерьером — очень незатейливо, но исключительно приятно и элегантно. Кроме моего собственного отражения в зеркальной стене. Под глазами — черные тени. Серая кожа, унылые волосы. Мой черный костюм в каком-то пуху, и — кошмар! — у щиколотки сбоку «стрелка» на колготках…

И именно в этот момент позвонил мой дядюшка!

— Жюль, я как раз стою перед зеркалом, и видок такой, что меня не спасет сейчас даже шляпка самой английской королевы, разве что настоящая паранджа!

— Дурочка! — фыркнул дядя мне в ухо. — Думаешь, эмира волнует, как ты выглядишь? Кто ты для него? Некая иностранка, готовая снять цикл программ о его стране. Оказалось «окошко» между приемами каких-нибудь послов, вот и дернул тебя из аэропорта прямо на аудиенцию. Надо же, чтобы всей мировой общественности стало известно, насколько он прогрессивен и современен: позвал женщину снимать кино, да еще и осчастливил — на аудиенцию во дворец пригласил, на лимузине прокатил!..

— Спасибо, дядюшка! Я сейчас сфотографирую тебе здешний интерьер и пришлю сувенирчик!

Стремительно воспользовавшись всеми сантехническими благами, с телефоном в одной руке и с сумкой в другой я вернулась в приемную. Здесь было по-прежнему безлюдно. Я бросила сумку на ближайшее кресло и сделала пару снимков. Фоткну-ка я еще и внутренний дворик! Секундное дело.

Я вышла на террасу и замерла от восторга.

Во внутреннем дворике, образованном беломраморными стенами дворца с резными галереями, подпираемыми разноцветными керамическими колоннами, стояли пальмы в огромных вазонах; в центре находился мраморный бассейн с фонтаном в виде симпатичного трехголового чудища, из поднятых морд которого била вода и переливалась нежным, мягким светом. А в углу дворика, возле кадки с цветущим ярко-розовым кактусом, роскошный белоснежный павлин вдруг веером развернул хвост, словно бы вытканный из золота и драгоценных каменьев.

— Павлин, миленький, — пробормотала я, настраивая аппаратик, — пожалуйста, не закрывай хвост, пока я тебя не щелкну! Пожалуйста, подожди, ты такой роскошный!

— Нет, мисс ван Вельден, никаких снимков! — прозвучал вдруг мужской голос за моей спиной.




Глава 4, в которой я резко обернулась


Палантин слетел с головы на плечи, и я почувствовала, как краска начала заливать мое лицо, стоило мне лишь встретиться взглядом с мужчиной, чьи глаза были черны как ночь…

— Это не Парфенон, мисс ван Вельден. Вы в моем дворце, сюда туристам хода нет.

— Простите…

От его взгляда по телу бежали мурашки. Да, он был точно таким же, как в Интернете, но фото и даже ролики передавали лишь ничтожную часть излучаемой им неведомой силы.

Не спеша он пересек приемную, двигаясь будто большой зверь кошачьей породы, переставляющий лапы мощно и мягко. Концы белой куфьи чуть-чуть взлетали. Я не могла пошелохнуться. Его присутствие лишало духа, но и одновременно страшно возбуждало: тигриная пластика, прямая спина и пронизывающий взгляд темных-претемных глаз.

Метрах в двух от меня он остановился и жестко спросил:

— Вы всегда так неуважительно относитесь к чужой собственности? Если да, то советую вам как можно скорее избавиться от этой привычки.

— Простите, — повторила я, водружая палантин обратно на голову и стараясь справиться с дыханием. — У меня вовсе не было никакого умысла… — я хватила воздуху, — никакого умысла проявлять неуважение. Поверьте мне, ваше высочество.

Он лишь повел бровью, продолжая взглядом жечь меня насквозь.

— Я вовсе не собиралась вести себя в вашем дворце, как какая-то туристка. Просто красота внутреннего дворика вызвала во мне такой восторг… такой восторг… что мне очень захотелось его сфотографировать. Желание было столь спонтанным, что я… что я… даже не задумывалась ни о чем…

— Ах вот как.

Теперь он рассматривал мое лицо. Его взгляд задержался на моих губах — полное ощущение, что он их потрогал!

— Следует учиться владеть собой, мисс ван Вельден. Нельзя поддаваться любому спонтанному импульсу, особенно если это касается чужой собственности.

— Но ведь я приехала снимать программы о вашей стране! И мой поступок всего лишь… э-э-э… подготовка к работе, и…

— Когда подпишете контракт, тогда и снимайте! Потрудитесь запомнить, что все внутри стен этого дворца и земли за ними принадлежат мне, — подчеркнуто требовательно заявил он, а сам просто откровенно изучал каждую деталь моей фигуры!

Особенно долго он рассматривал мою грудь, талию и бедра. Я не могла избавиться от ощущения, что сквозь одежду он прекрасно видит все мое тело.

— Теперь я всегда буду помнить о ваших словах, ваше высочество, и ко всему, что принадлежит вам, относиться с соответствующим почтением, как и вы, ваше высочество, без сомнения, всегда сами поступаете, — размеренно проговорила я.

Он насмешливо приподнял брови.

— Я приму во внимание ваше мнение, мисс ван Вельден.

— Позвольте один вопрос, ваше высочество?

Он явно удивился, но молча кивнул. Я едва держалась на ногах, от напряжения перед глазами плыли черные пятна.

— Скажите, ваше высочество, этот великолепный палантин мне следует расценивать как дар или как вашу собственность, предоставленную в пользование на время?

Он вдруг поднял руку, и мне показалось, что сейчас он меня точно ударит, схватит или сделает со мной еще не знаю что, но с ужасом я одновременно прекрасно понимала, что мне абсолютно плевать на последствия, сейчас я готова на все!

Конечно, меня он даже не коснулся, а всего лишь отвел от лица края своей белой куфьи, и я увидела, что у него черные волнистые волосы. Как же мне захотелось их потрогать!..

— А у вас неплохое чувство юмора, мисс ван Вельден. Я ценю это в людях, особенно в женщинах. Следуйте за мной.

Он повернулся и по лестнице сошел с террасы во внутренний дворик. Пересек дворик, миновал фонтан, прошел через высокую выгнутую арку в темноватый, очень длинный коридор, потом свернул в другой, потом еще куда-то, потом мы попали в зал со множеством лестниц в разных направлениях, поднялись по одной из них и опять шли по коридорам и переходам. Я едва поспевала, но не могла не любоваться завораживающей грацией его движений. А возле всех дверей, в коридорах и на лестницах стояли застывшие живописные гвардейцы. Они не отдавали честь, не открывали двери, а просто стояли как истуканы — в белых перчатках, в чалмах и с кривыми саблями наголо! Удивительнейшим образом двери сами распахивались перед моим сказочным принцем.

Наконец мы попали в тенистую комнату, где пахло сандаловым деревом и вдоль стен, затянутых темно-красным шелком, стояли низкие диваны, заваленные подушками.

— Присаживайтесь.

Он неопределенно взмахнул рукой и подождал, пока я опушусь на диван. Потом уселся напротив. На яркой пестроте вышитых подушек в своем сказочном одеянии и с темными глазами под белоснежной куфьей он был безмерно экзотичен и эротичен! Я отвела взгляд. Иначе он поймет, что я дико хочу, чтобы он сейчас же повалил меня на эти подушки, начал целовать, разрывая на мне одежду, и потом с силой вошел бы в меня… Я почувствую его дыхание, его тело, его запах, его силу, я закричу от восторга! Это ведь будет очень хорошо…

— Вероятно, вы хотите чаю, не так ли, мисс ван Вельден? — Не дожидаясь моего ответа, он слегка хлопнул в ладоши.

Явились двое мужчин в голубых одеяниях и с тюрбанами на головах. Один держал огромный поднос, второй — кованый столик с короткими ножками. В мгновение ока они расставили на этом столике чайный сервиз из тончайшего фарфора и бессчетное количество серебряных мисочек с печеньями и пирогами, финиками, орехами, миндалем, конфетами, медовыми сладостями, налили нам чай и исчезли, словно испарились.

Все это время я чувствовала, что эмир не спускал с меня глаз, и наконец все же нашла в себе силы ответить на его взгляд и произнести, кажется, вполне беспечно:

— Какое все красивое и аппетитное! Но, вероятно, у вашего высочества много дел гораздо более важных, чем пить здесь со мною чай и впустую тратить время.

Черные как ночь глаза смотрели на меня. Мое сердце колотилось, и вспотели ладони. Эти глаза безмолвно возвещали: «Я знаю. Я знаю, женщина, ты меня очень хочешь».

— Мне совершенно не хотелось бы отнимать у вашего высочества драгоценное время, — пролепетала я, отводя взгляд.

— Вы весьма прозорливы, мисс ван Вельден. Еще одно ваше ценное качество. Конечно же вы правы, я не привык впустую тратить время. — Голос заметно повеселел. — Однако сейчас мое время не проходит впустую. Проявление гостеприимства в обычаях моей страны. Успокойтесь, дорогая мисс ван Вельден, встреча с вами имеет для меня глубокий смысл и принесет мне большую пользу.

Он взял чайник и стал наливать чай. Я увидела, как темно-янтарная с красноватым отливом струйка потекла в чашку, просвечивая через тонкий фарфор. Потом я посмотрела на чайник и на смуглую руку, которая его держала. Длинные сильные пальцы и гибкое запястье с редкими черными волосками. Наверное, они мягкие и шелковистые, беспомощно подумала я, абсолютно давая себе отчет в том, что мне невероятно хочется потрогать эти блестящие волоски. Я бы просто осторожно погладила их, а он бы накрыл мою руку своей второй рукой, и я бы тоже сверху положила свою другую руку…

— Приятного аппетита, мадемуазель ван Вельден, — неожиданно произнес он по-французски. — Угощайтесь.

Я вздрогнула, невольно встретилась с ним взглядом и тоже по-французски ответила:

— Какое облегчение! Спасибо. — И сделала глоток чаю.

Я действительно испытывала облегчение, и еще было ужасно стыдно за свои фантазии, потому что сейчас на меня смотрел просто симпатичный человек. Очень экзотично одетый, но не дикарь, утащивший меня в свое логово, чтобы взять силой. Очень привлекательный по-мужски, но не до такой степени, чтобы немедленно отдаться ему со стоном.

— Я так и думал. У вашего английского ужасно смешной французский акцент!

— Скорее нидерландский.

Я взяла какую-то сласть, положила на свою тарелочку, грустно отметив, что у меня все равно подрагивают руки.

— Тогда, может, перейдем на немецкий[1 - В Бельгии три государственных языка: нидерландский, французский и немецкий. Соответственно, героиня учила их все в школе плюс английский. (Примечание переводчика.).]? — уже по-немецки предложил он и тоже поместил кусок чего-то себе на тарелку. — Насколько я знаю, к нидерландскому он ближе всех.

— А сколько языков всего вы знаете? — все-таки по-французски спросила я.

— Какая разница, если я не владею нидерландским, вашим родным. — Он снова говорил по-французски.

— Я тоже не владею арабским.

Он слегка прикрыл рот рукой и прошептал:

— Вы не поверите! Я сам им едва владею. Даже пишу с ошибками. Только не говорите никому!

Я усмехнулась и кивнула, приказывая себе больше не смотреть на его руку, потому что от движения его запястья с поблескивающими нежными волосками на меня опять начали накатывать волнительные идеи.

— Хорошая шутка, ваше высочество.

Он расхохотался.

— Чистая правда, мадемуазель ван Вельден! Я ведь с тринадцати лет жил в основном в Европе и практически как частное лицо. Но когда страну возглавил мой брат, он настоял, чтобы я вернулся и тоже занялся политикой. Внешней и внутренней. И вот тут-то и выясняется, что на родном языке я говорю, как иностранец, а для внутренней политики это совсем не дело. Так что пришлось нанимать специалиста и заново учить родной язык. И это оказалось не очень просто, поверьте.

— Охотно верю. Я сама была в похожей ситуации, когда начинала работать на французском телевидении и довольно долго брала уроки правильного французского произношения. Иначе я не могла появляться в кадре.

Он опять рассмеялся.

— Все-таки я был прав! Именно французский акцент! Вы так тщательно выучились этому правильному произношению, что щедро приправляете им даже английскую речь.

— Нурали тоже знает много языков?

— Нурали? — с удивлением повторил он. — Столько же, сколько и я. Он учился вместе со мной.

— А кто он?

— То есть? — Эмир почему-то удивился еще больше.

— Дипломат? Сотрудник внешней разведки? Тайный агент?

Он взял чашку, сделал глоток, стал вертеть ее в руках.

— Так кто же? Или это государственная тайна?

Он резко вскинул голову; мгновение взгляд был напряженным, но тут же повеселел.

— Нурали — мой молочный брат, мой телохранитель, моя тень. Таков обычай.

— Как интересно!

— Чем же он так вас заинтересовал? — спросил эмир после довольно долгого глотка.

— Меня вообще интересуют обычаи разных народов. Вы же, вероятно, знаете, что мои программы посвящены именно богатству обычаев народов мира.

— Хотите, чтобы я рассказал вам об этом обычае?

— Конечно, ваше высочество!

Он взял чайник и спросил очень по-домашнему:

— Может быть, еще чаю, пока не остыл?

И в этот момент полились звуки «Волшебной флейты»!

— Ваш мобильный, мадемуазель ван Вельден?

— Да… Простите! — Я вытащила телефончик из кармана, путаясь в концах шарфа; на дисплее светился незнакомый номер. — Так неловко. Я не догадалась вовремя отключить телефон!

— Не стесняйтесь меня, ответьте, — великодушно предложил он и стал снова наполнять мою чашку.

— Слушаю, — сказала я в аппаратик, не в силах отвести взгляда от рук моего принца.

— Эльза! Привет! Как жизнь? — радостно спросил голос Тобиаса.

Меня обдало холодом. В последний раз мой экс-жених звонил на прошлое Рождество, а не виделись мы еще дольше.

— Я сейчас очень занята. Я перезвоню.

— Эльза, подожди! Два слова. Я в Париже. Слышал, ты отхватила премию. Поздравляю! Надо бы отметить!

— Я перезвоню… перезвоню позднее… — повторяла я, а струйка все текла и текла из чайника, и уже через край моей чашки! — Спасибо, достаточно, — сказала я, отключая связь.

Эмир резко мотнул головой, словно приходя в себя, недовольно кашлянул и, определенно избегая встретиться со мной взглядом, поставил чайник на столик и хлопнул в ладоши.

Мгновенно появился человек в чалме. Эмир что-то очень строго приказал ему по-арабски. Тот поклонился и опять исчез.

— Сейчас вам заменят чашку. Извините, эта определенно треснувшая. И принесут чай погорячее, этот совершенно остыл.

Человек в чалме возник снова. С подносом, на котором стояли две точно такие же чашки и точно такой же фарфоровый чайник. Безмолвно поменял их местами со старыми, наполнил новые чашки чаем, и двери за ним сомкнулись.

— Пожалуйста, мадемуазель ван Вельден, угощайтесь. — Эмир сделал большой глоток из своей чашки и с одобрением произнес: — Горячий. Совсем другое дело.

Я тоже отпила чаю.

— Да, очень хороший. Кстати, как называется этот сорт?

— Понятия не имею! — неожиданно рявкнул он и сразу совсем мягко добавил: — Но я очень рад, что он пришелся вам по вкусу. Угощайтесь! Вы еще не попробовали никаких наших национальных сластей. Или вы вообще не любите сладкое?

Это было невыносимо! Он смотрел на меня так и так произнес свой вопрос, что я расслышала беспомощное: «Неужели вы совсем-совсем, ни капельки меня не любите?»

— Напротив, ваше высочество, я очень люблю… — Я с наслаждением помедлила, читая радость в его глазах: «Правда?», и закончила фразу: — Я очень люблю восточные сласти.

— Вот как? — оживившись, произнес он. — Тогда вы, думаю, знаете их названия. — И показал на одну из мисочек. — Что это?

— Халва. А эта смесь орехов и изюма — кишмиш.

— Великолепно! — Он откинулся на подушки, вновь невольно активизировав мои идеи насчет чудного приключения среди них. — Значит, у вас гораздо больше шансов выучить арабский, чем у меня — нидерландский!

— Зачем? Зачем вам учить нидерландский?

— Например, из солидарности с вами. Вам же придется выучить мой родной язык.

— Которым вы неважно владеете?

— Ч-ш-ш… — Он приложил свой дивный палец к своим еще более дивным губам. — Это государственная тайна!

Я понимающе улыбнулась и сделала глоток чаю.

Не поднимаясь с подушек, он потянулся к этому самому кишмишу, кончиками пальцев взял самую малость и отправил к себе в рот. От его движений меня опять окатило жаркой волной.

— Ну что, мадемуазель ван Вельден? Значит, завтра с утра я присылаю к вам учителя арабского языка?

— Завтра? С утра? Но, простите, я вообще не вижу для себя в этом такой уж большой необходимости!

— А как вы собираетесь работать на моем телевидении? — Он подложил одну руку себе под голову и откровенно наслаждался моей растерянностью.

— Работать на вашем телевидении? Но ведь, кажется, я приехала, чтобы подготовиться к съемкам лишь цикла программ о вашей стране. И пока еще речи не шло, чтобы я сама была в кадре. Даже если и так, существуют профессионалы, чтобы озвучить все хоть на арабском, хоть на каком угодно языке.

— А вот мне, мадемуазель ван Вельден, угодно, чтобы по-арабски говорили вы!

Я захлопала глазами.

— Как это понимать? Это обязательное условие контракта?

— Понимайте как угодно, но это мое условие. Моей стране нужен национальный образовательный канал, и я хочу, чтобы его возглавили вы.

— Я? Возглавить канал?

— Почему бы и нет, мадемуазель ван Вельден? Моему отцу не было и двадцати восьми, когда он возглавил страну. А вам уже почти тридцать, и нужно возглавить всего лишь телеканал, которого на сей день пока вообще не существует.

Я потянулась к свой чашке, но она была пуста.

— Еще чаю, мадемуазель ван Вельден?

— Да, пожалуйста.

Он хлопнул в ладоши. Явился человек в чалме. Наполнил мою чашку и, как обычно, исчез. Я стала пить чай, но не чувствовала ни вкуса, ни его температуры. Кажется, я заглотала чашку залпом. Он опять спросил, не хочу ли я еще.

— Можно, я налью себе сама?

— Извольте. И заметьте, с решением я вас не тороплю.

— По поводу канала или арабского языка?

Ответом была ироничная улыбка.

— Простите, ваше высочество, но я ничего не понимаю. Выходит, цикл программ вам не нужен, а нужен кто-то, кто бы создал новый образовательный канал?

Он молча улыбался с тем же видом.

— Но, посудите сами, как я могу создавать национальный образовательный канал в совершенно чужой для меня стране?

— Мадемуазель ван Вельден, это сегодня моя страна для вас чужая. А снимете полсотни программ, выучите язык, и ваше отношение к ней, уверяю вас, изменится. Вы — бельгийка, родились и выросли в Генте, но ведь во Франции не чувствуете себя чужой? Даже говорить-то не желаете ни на каких других языках, кроме французского. Не так ли? Туше, дорогая гостья?

Я вздохнула и смело посмотрела на него.

— Значит, цикл программ я все-таки буду снимать?

— Обязательно! И вы получите любую информацию, потому что в моих же интересах, чтобы не случилось искажения фактов. Во дворце есть богатейший архив, его документы без сомнения будут вам полезны. Многое, касающееся истории и социальных структур, имеется также на английском языке. При архиве есть библиотека. Оба собрания уникальные, таких вы больше не найдете нигде. Вы можете пользоваться архивом и библиотекой сколько пожелаете. Я дам вам лучшую переводчицу, а каждый день по утрам на пару часов к вам будет приходить преподаватель арабского. Не отказывайтесь, эти уроки — мой вам подарок. Кроме того, дворец располагает сокровищницей, где собраны самые раритетные изделия древности и современных мастеров.

— Боже мой! Просто фантастика! Когда я смогу начать? Или это все только после подписания контракта?

— Когда хотите. Нурали может показать вам архив прямо сейчас. Переводчица будет завтра.

— А снимать? Я могу все-таки снимать что-либо до подписания контракта? Кроме вашего дворца, конечно…

Он многозначительно усмехнулся и махнул рукой.

— Снимайте! Кстати, составьте список, какое оборудование и какие специалисты для съемочной группы вам нужны. Передадите мне через Нурали.

— Обычно такие вещи прописываются в контракте.

— Вот как? Что ж, теперь туше мне.

— Но вы не обязаны знать тонкости юридической стороны телепроизводства.

— Спасибо! Избавляете меня хоть от каких-то обязанностей. Так как насчет визита в архив прямо сейчас?

— Конечно! Как сказать «спасибо» по-арабски?

Он повел бровью и хохотнул.

— Шукран.

— Шукран, ваше высочество. — Я сложила руки на груди и склонила голову. — Я бы даже сказала — гранд шукран!

Он расхохотался громко и очень довольно, вскочил с дивана, дважды хлопнул в ладоши, и тут же вошел Нурали.

— Сопроводите мадемуазель ван Вельден в архив. И позаботьтесь, чтобы все было в ее распоряжении.

Нурали поклонился. Я встала с дивана и вдруг поняла, что Нурали определенно показывает мне что-то глазами. Посмотрела в направлении его взгляда: мой палантин валялся на диване. Быстро подхватив ткань и нацепляя ее на голову, я взглядом же поблагодарила Нурали.

— Затем проводите мадемуазель ван Вельден в ее апартаменты. Вы будете жить в покоях моих личных гостей, в восточном крыле, — добавил эмир и замолчал, мрачно и сосредоточенно рассматривая циферблат своих часов.

— Слушаюсь, ваше высочество, — невозмутимо произнес Нурали.

— В восточном крыле… вашего дворца? — пролепетала я.

Черные глаза остановились на мне.

— Да. С этого момента вы будете жить во дворце.

— Но… Я прекрасно устроилась бы в каком-нибудь отеле!

— Вздор!

Он гневно смотрел на меня, я на него — растерянно. И вдруг я поняла: мой принц просто не хочет со мной расставаться и откровенно ревнует к Нурали, с которым сам же отправляет меня в архив. Он ведь помрачнел после того, как мы с Нурали обменялись взглядами по поводу свалившегося с меня шарфа!

— Во дворце вам будет гораздо удобнее, мадемуазель ван Вельден, — теперь совсем мягко произнес он. — Не придется тратить время на дорогу. — Вежливо улыбнулся и продолжил еще доброжелательнее: — Конечно, я не могу настаивать. Мне лишь искренне хотелось бы избавить вас от лишних проблем.

— Ваше высочество, вы исключительно гостеприимны. Но, если вы действительно не возражаете, мне хотелось бы сначала подумать и уже потом принимать решение.

Он мило улыбнулся и кивнул.

— Конечно, мадемуазель ван Вельден. Спокойно дайте себе время. — Потом опять улыбнулся и снова посмотрел на часы. — Ну раз уж мы заговорили о времени… Пожалуй, я пройдусь с вами в архив, но сначала заглянем-ка мы в библиотеку.

Он снова повел меня по бесконечным переходам и коридорам. Нурали шел следом, а двери снова сами собой распахивались перед моим принцем. У меня будто выросли крылья, или от быстрой ходьбы за моей спиной всего лишь реяли концы зеленого шарфа?..




Глава 5, в которой библиотека


Удивительное белое здание в форме купола с геометрическим сквозным узором из восьмиугольных окон-звезд. Вернее, оно все состояло из этих огромных звезд или даже скорее из филигранного переплетения их контуров, напоминая сахарное ажурное украшение вроде тех, какие бывают на торте, правда, гигантских размеров. За этим ажуром оказалась уютная галерея, опоясывающая здание по спирали, внутри же, вокруг очень светлого и прохладного читального зала, тоже по спирали ввысь уходила просторная рампа с бесчисленными книжными стеллажами.

— Какое чудо! Просто невероятно! Я и представить себе не могла такой библиотеки!

Я буду жить в его дворце, в «моих» апартаментах в восточном крыле! Меня даже немного познабливало от счастливого предвкушения того, что очень вероятно может произойти ближайшей ночью в «моих» апартаментах. Его взгляд снова был полон страсти и, похоже, мой принц, как и я, тоже жил сладостным предвкушением ночи в восточном крыле.

«Да?» — страстно и требовательно спрашивали его глаза. «Да! Да! — мысленно отвечала я. — Да! Мой принц, да!»

Вдруг где-то далеко кашлянул Нурали. Эмир чуть дернул головой, видимо, как и я, возвращаясь к реальности, провел рукой по лбу и произнес тоном гордого хозяина:

— Одна из самых крупных и наиболее посещаемых библиотек в арабском мире. Мы построили ее пару лет назад.

— Я знаю… Я…

— Вот как?

— Готовясь к поездке, я заглянула в Интернет, чтобы хоть что-то узнать о вашей стране.

— И что же вы узнали?

Он смотрел мне в глаза, и моих сил хватало лишь на то, чтобы выдерживать этот взгляд, но никак не на вразумительную фразу. Нурали опять кашлянул и принялся бойко рассказывать:

— Здесь более пятидесяти тысяч томов. Первым деянием его высочества стало сделать эту библиотеку доступной всем подданным. Вне стен дворца был устроен специальный павильон, наподобие известного вам входа в Лувр, подземный ход из которого ведет непосредственно в читальный зал. Библиотека работает каждый день с восьми и до восьми, кроме пятницы. Его высочество считают, что любой человек имеет право на образование и знание.

— Полагаю, народ сумеет это оценить, — пробормотала я.

— Может быть, — сказал мой принц.

Все это время он не сводил с меня взгляда, но по ходу речей Нурали выражение его глаз менялось. Сейчас они были уже очень озорными.

— Ну а теперь, мадемуазель ван Вельден, я покажу вам архив, мою главную сокровищницу. Как любая уважающая себя сокровищница, архив находится в подземелье, — с заговорщицким видом сообщил он, и я пошла за ним, улыбаясь.

Лифт повез нас в подвал. Мой принц был сейчас так близко и таким же, как я, радостно-возбужденным, что, не будь тут Нурали, мы бы определенно надолго застряли в лифте. Меня переполняло такое счастье, что хотелось смеяться и кричать. Но единственное, что я могла себе позволить, так это возглас восторга, когда раскрылись дверцы лифта. Впрочем, едва ли кто другой мог бы сдержаться при виде невероятного великолепия помещения архива.

— Здесь вы найдете абсолютно все об историческом развитии моего княжества. — Он широким жестом показал на бесчисленные шкафы красного дерева со множеством ящиков, подписанных золотой арабской вязью. — В этом шкафу, например, документы прошлых столетий. А вон там экономические отчеты, исследования и статистика по социальной структуре.

— Просто потрясающе! — выдохнула я.

— Полагаю, здесь вы найдете всю нужную вам информацию. — Он взглянул на часы. — Мои извинения, но дела не терпят. А пока Нурали позаботится о вас и покажет, как устроен архивный компьютер и как всем этим пользоваться.

— Потрясающе! Для меня это настоящий клад! Благодарю вас, ваше высочество! Шукран!

— Очень приятно слышать, — улыбнулся мой принц и направился к лифту, но замер, словно вспомнив о чем-то. — Так вы еще не решили, хочется вам жить во дворце или нет?

Он стоял и ждал, демонстративно глядя мимо меня. Потрясающе красивый, вызывающе гордый и одновременно очень трогательный буквально мальчишеской беспомощностью. Ужасно хотелось броситься ему на шею, обнять и закричать что есть сил: «Да! Да! Да, мой принц! Да!» Но я все-таки помедлила с полминуты и только тогда сказала:

— Да. Вы правы, ваше высочество, глупо тратить время на переезды из отеля во дворец.

— Что ж, хорошо.

По-прежнему глядя мимо меня, он повернулся и пошел к лифту. Его длинные одежды шуршали. Почему-то я только сейчас обратила внимание на то, что они шуршат.

Не оборачиваясь, он вошел в лифт, дверцы стали закрываться, и я смотрела, как они стремительно прячут от меня его спину — яркий причудливо-узорчатый шелк халата и колышущееся тонкое полотнище белой куфьи…

— Я его еще увижу? — испуганно вырвалось вслух.

— Его королевское высочество?

Я смогла лишь кивнуть: к горлу вдруг подступил комок — дверцы лифта, сдвигавшиеся за шелковым халатом и белой куфьей, стояли перед моими глазами.

— Простите, моя госпожа, но я всего лишь слуга и не могу быть осведомлен о планах его королевского высочества. Не изволите ли начинать знакомиться с архивом? — Смуглое лицо Нурали не выражало ничего, кроме учтивости.

— Конечно…

Он предложил мне кресло, я уселась перед компьютером. Стоя в полупоклоне позади, Нурали принялся объяснять устройство архивной системы. На экране раскрывались и закрывались какие-то окна, списки, таблицы, Нурали что-то вдумчиво говорил и демонстрировал, но все это существовало в каком-то другом, параллельном от меня мире. В моем же — опять и опять дверцы лифта смыкались за спиной моего принца…

— Нурали, если можно, продолжим завтра? Я, наверное, слишком устала. Абсолютно ничего не понимаю!

— Простите, моя госпожа, что утомил вас. Позволите проводить в ваши апартаменты?

Когда кабина лифта замерла на уровне архива и дверцы дрогнули, собираясь открыться, на какой-то миг мелькнула глупая надежда: что, если он там? Вдруг он почувствовал, что я больше не могу без него, и сам за мной вернулся?..

Его не оказалось в лифте, как и на просторах библиотеки, все посетители которой с откровенным любопытством, хотя и исподтишка поглядывали на меня. Я пониже надвинула на лицо свой зеленый палантин. Внутри была такая отчаянная пустота, что хотелось просто разрыдаться: да, я буду жить в его дворце, совсем рядом, но никогда — никогда! — не увижу моего принца!

— Простите мою дерзость, — заговорил Нурали, когда мы вышли из библиотеки в парк, — что в архиве не рискнул прямо ответить на ваш вопрос. Видите ли, дело в том, что в целях безопасности помещение архива оборудовано самыми современными видеокамерами, которые прекрасно передают не только картинку, но и звук…

— Я увижу его… э-э-э… его королевское высочество?!

— Непременно, моя госпожа.

Сад заблистал, небо засияло, зашелестела листва, заблагоухали розы, зажурчали фонтаны.

— Когда? Нурали, когда?

— Не могу точно сказать. Но сегодня вечером мой господин намерен пригласить вас отужинать в его покоях.

— Боже мой! Боже мой! — Я прижала ладони к щекам. Они пылали. — Нурали! Я готова вас расцеловать!

— Спасибо. — Он пригладил бороду. — Лестная перспектива. Но, увы, на сегодняшний день для меня — непозволительная роскошь. Могут неправильно понять.

— Особенно ваш повелитель и молочный брат.

Нурали вскинулся:

— Откуда вы знаете?

— Что вы молочные братья? Он мне рассказал.

— Его королевское высочество говорили обо мне?..

— Да.

Он завздыхал.

— Хотите знать. Нурали, что именно, но не можете позволить себе спросить?

Он кивнул с очередным вздохом.

— Не переживайте, Нурали! Ничего особенного. Просто сказал, что вы молочные братья и поэтому учились вместе.

— Но почему вообще обо мне зашла речь?

— Просто вы оба потрясающе владеете разными иностранными языками, и меня это заинтересовало.

— Пожалуйста, не сравнивайте меня с моим господином! Я всего лишь его слуга и тень.

— Тень? Да-да, он тоже так говорил. Кстати, Нурали, а что это вообще за обычай — молочные братья? Я не успела его толком расспросить.

Нурали кашлянул. В очередной раз пригладил бороду.

— Старинная традиция, моя госпожа. Так повелось с древнейших времен: когда в семье эмира рождается сын, то сын его кормилицы становится его молочным братом и остается с ним навсегда. Это очень почетно и для кормилицы, и для ее сына. Мне исключительно повезло. Моя мать была кормилицей его высочества, и по обычаю я с самого раннего детства неотлучно находился рядом с его высочества особой в буквальном смысле слова.

— То есть ваша мать вскормила вас обоих?

— Да.

— А женщина, у которой дочка, в кормилицы не годится?

— Для сына эмира — ни в коем случае! Такие могут вскармливать только эмирских дочек.

— Дочь кормилицы становится молочной сестрой княжны?

— Нет, конечно. Зачем? Что толку от двух девчонок? Рядом с девочкой должна быть взрослая, разумная женщина. Так что девочка кормилицы переходит на попечение ее родственников, а с эмирской дочерью остается сама кормилица.

— Навсегда?

— Безусловно. Рано или поздно эмирская дочь выходит замуж, попадает в чужую семью. А кто еще лучше кормилицы сумеет позаботиться о ней, дать разумный совет, удержать от опрометчивых поступков?

— Забавно.

— Отчего же? — удивился Нурали.

— Глядя на ваши отношения с эмиром, как-то не верится, чтобы он прислушивался к вашим советам, какими бы разумными они ни были.

— Хотите верьте, хотите нет, но очень даже прислушивается, особенно когда речь идет о жизни его высочества. Наверное, рисковать жизнью своей тени гораздо проще, чем собственной.

— Это понятно. К тому же у вас одинаковое прекрасное образование — это я о качестве ваших советов. Значит, кормилиц для девочек подбирают тоже с отменным образованием?

— Вы сочтете меня ретроградом, но, по-моему, для женщины важно не столько образование, сколько… э-э-э…

— Ну-ну?

— Доброе сердце!

— Ладно, оставим женщин. Хотя мне было бы очень интересно познакомиться с вашей женой. Или женами?

— Не получится, моя госпожа. Я холост. — Нурали смущенно улыбался. — Жизнь молочного брата эмира целиком принадлежит его господину. Поэтому, чтобы ничто не отвлекало, молочный брат не заводит семьи. Ну как целибат у ваших католических священников, только они делают это ради своего Бога, а я ради своего господина. Хотя, если моему господину понадобится, я женюсь на той женщине, на какой его высочеству будет угодно. Но лишь в том случае, если вдруг я останусь последним мужчиной в своем роде.

— Он отпустит вас от себя? Кто тогда займет ваше место?

— Молочного брата разлучить с его господином может только смерть.

— Его или ваша?

— Как правило, раньше погибает молочный брат. Тогда его место занимает другой сын той же женщины-кормилицы или кто-то из ее рода. Тут важна преемственность одного и того же молока. Иногда господин и молочный брат погибают вместе.

— То есть пару лет назад вместе с братом нынешнего эмира погиб и его молочный брат?

— Да. — Нурали помолчал. — Как и молочные братья всех сыновей старшего брата моего господина.

— Они ведь ваши родственники? Простите, я не знала.

— В том же случае, если погибает господин, а молочный брат остается жив, — бесстрастно продолжил Нурали, — то он, если выясняется, что он не виновен в случившемся, получает хорошее вознаграждение и возвращается к частной жизни — может жениться и все такое. Если виновен — его казнят. Но чаще в такой ситуации молочный брат, даже невиновный, не ждет судебного разбирательства, а сам кончает с собой.

— Какой ужас! Но ведь, по-моему, и у мусульман самоубийство тоже считается страшным грехом?

— Традиция молочных братьев гораздо древнее мусульманства. Кажется, христианство тоже не сильно повлияло на европейскую традицию самоубийства — дуэль?

— Допустим. Хотя, как бы там ни было, дуэли остались в прошлых веках, но вот вы, молочный брат эмира, мой современник. И вы правда готовы убить себя, если его не станет?

— Я готов отдать жизнь за его высочество и очень надеюсь, что просто поэтому не увижу смерти моего господина.

— Но если все-таки переживете?

Нурали пригладил усы и попутно — улыбку под ними.

— Простите за каламбур, но нет, я не переживу пережить. Ведь рука, или нога, или тень умершего человека не способны жить без него самостоятельно. И даже не пытаются! Пожалуйста, моя госпожа, не будем говорить о смерти. У нас верят, что праздные разговоры о ней ее приманивают. А нам она не нужна. Особенно в такой день! Правда же?

— И ни в какой другой, Нурали!

Я могла бы возразить, что наш разговор не праздный, поскольку традиции, обычаи, в том числе связанные со смертью, и отношение к ним современного человека — часть моей профессии. И что, скажем, труп или скелет тоже отбрасывают тень. Но действительно не хотелось больше развивать столь мрачную тему — стены дворца ослепляли своей радостной сахарной белизной. Ярко-голубое небо светилось. Струи фонтанов на его фоне вычерчивали жемчужную филигрань и рождали крошечные радуги. Разноцветные розы благоухали наперегонки. Покрикивали павлины и грандиозными веерами распускали хвосты. Мое сердце переполняло сладостное ожидание: сегодня вечером я снова увижу моего принца! А потом наступит ночь. Наша ночь…




Глава 6, в которой Нурали ввел меня во дворец


Я приготовилась к очередной порции извилистых коридоров, бесчисленных проходов и лесенок, но мы всего лишь пересекли большой нарядный холл, за которым оказался холл поменьше с террасой во внутренний дворик и дверями справа и слева. Но никаких вооруженных охранников здесь нигде не было. Здесь вообще не было ни души! Хотя наверняка — в целях безопасности, как в архиве, — имелись чувствительные видеокамеры, раз уж Нурали пока не открывал рта.

У дверей справа он остановился и распахнул створки.

— Прошу вас, моя госпожа.

Я скользнула внутрь и попала в немыслимой восточной красоты холл с коврами и диванами, из которого в свою очередь вело несколько дверей. Все они были распахнуты, и слева через дверной проем я увидела роскошную спальню с невероятной кроватью под пологом из мерцающей белой органди. Другая дверь арочкой окаймляла вид на внутренний дворик. Всюду огромные хрустальные вазы с чайными розами, которые своим ароматом подчеркивали дивную атмосферу восточной сказочной роскоши.

— Потрясающе! Что же вы там стоите, Нурали? Входите!

— Это ваши частные покои, моя госпожа. — Он покачал головой. — Я подожду здесь. Осмотрите все хорошенько, не торопитесь, и потом скажите, что мне передать его высочеству.

— Не надо ничего ждать. Все замечательно! Идите и скорее передайте ему мою огромную благодарность.

— С удовольствием, моя госпожа. Чувствуйте себя как дома. Вам скоро подадут обед. Какую кухню вы предпочитаете?

— Конечно же кухню вашей страны, Нурали.

С легким поклоном он притворил за собой дверь.

Первым делом я выглянула во внутренний дворик. Цветущие кусты роз, маленький изящный фонтан, пальмы в расписных керамических вазонах, увитые цветущими же растениями стены и причудливая резная решетка террасы.

В спальне кроме потрясшей мое воображение кровати, на которую я сразу бросила зеленый палантин, были еще комод и массивный шкаф со множеством створок, замысловато украшенных сусальным золотом и резьбой. Внутри оказались всякие полки, ящики, отделения, где были аккуратно развешаны и разложены мои вещи: от зеленого вечернего платья, того самого, в котором я получала свою премию и которое Марта уговорила меня взять с собой, до камеры и ноутбука. Мои опустошенные дорожные сумки лежали в одном из нижних ящиков, а дамская — забытая в приемной — гордо занимала одна целое отделение. До чего же все-таки здорово иметь слуг, думала я, снимая жакет и вешая его на плечики рядом с платьем.

Затем я побывала в ванной, где вместо ванны царил настоящий мраморный бассейн, который наверняка пришелся бы по вкусу моей тете… Я ведь обещала позвонить родственникам!

Я вернулась в спальню к шкафу, где лежала моя дамская сумка, но вспомнила, как фотографировала мобильным павлина и как за это мне досталось от моего принца. Так, а потом, когда мы уже пили чай, в самый неподходящий момент позвонил Тобиас. Значит, мой мобильный в кармане жакета, который я уже повесила в шкаф!

Увы, не было его в жакете. Значит, я либо забыла мобильник в той сандаловой комнате за чайным столом, либо потеряла по дороге. Я бросилась к входной двери. Рванула ручку. Но на дверь это почему-то не произвело ни малейшего впечатления! Я еще раз подергала ручку. Толкнула дверь от себя, потянула на себя. Бесполезно. Внутри меня все заклокотало.

Дверь была заперта!

В голове понеслись картинки: вот меня раздевают и ведут к мраморному бассейну. Я спускаюсь по ступеням в теплую, наполненную благовониями воду. Проворные служанки массируют мое тело, вынимают меня из воды, обтирают мягкими полотенцами. А потом умащивают лучшим парфюмом и драгоценными маслами, надевают прозрачную кружевную сорочку и торжественно ведут в спальню моего принца.

Или же в «моих» апартаментах меня положат среди подушек на широкую кровать под балдахином, и я буду лежать и, замирая, ждать. Потом дверь отворится, и в своем шелковом средневековом одеянии ворвется эмир и весело скажет: «Сейчас я полюблю тебя так, как еще не любил никто и никогда»…

Я побежала в спальню. Вывалила все свои вещи из шкафа и побросала их в дорожные сумки. Сумки я поставила возле входной двери. Сжала кулаки, набрала побольше воздуху и что есть мочи замолотила кулаками в резные филенки и заорала:

— Эй! Кто-нибудь! Выпустите меня! Да выпустите же! Вы не имеете права! Я иностранка!

— Прекратите крик! — Властный знакомый голос.

Я отпрянула в сторону. Дверь распахнулась внутрь.

На пороге стоял эмир. За ним — Нурали и придерживал дверную створку. Эмир шагнул в комнату, крепко схватил меня за плечи и встряхнул.

— Вы в своем уме, мадемуазель ван Вельден? Можно подумать, что тут пожар!

— Было бы очень кстати! Руки! — Я попыталась вырваться из его хватки. — Уберите руки!

Но он только держал меня еще крепче.

— Какого черта вы устраиваете спектакль? Вы с ума сошли?

— А по-моему, именно вы! Что все это значит?

Но сопротивляться я перестала. Все равно он отпустит меня только тогда, когда захочет сам. К тому же от его близости во мне происходила ужасная и совсем лишняя сейчас реакция — эта рукопашная откровенно меня возбуждала. И не только меня — я же видела выражение его глаз, слышала напряженное дыхание и ощущала исходившие от него специфические «мужские» волны интимного жара.

— По какому праву вы решили, что меня можно сделать своей пленницей?!

— Пленницей? — Он ошеломленно захлопал длиннющими ресницами. — Как вам могла прийти такая абсурдная идея?

Он по-прежнему не отпускал меня, но держал уже не так крепко. Я смотрела на него, и меня била жуткая дрожь. Сейчас он был красив просто необыкновенно! И я безумно хотела его сейчас, и он точно так же хотел меня… Прижаться бы к нему, обнять, захлопнуть дверь перед носом его «братца», и…

— Интересно, а кто еще мог приказать меня запереть?

Секунду он задумчиво смотрел на меня. Потом нахмурился и убрал руки. Лучше бы он не делал этого подольше…

— Мадемуазель ван Вельден, повторяю, вас никто не запирал. Но не исключено, что на какое-то время произошел сбой охранной системы и сработала блокировка дверей. Вот и все. Даже самая совершенная техника не всегда совершенна.

— Прелестная отговорка!

— Вы не верите моему слову? Слову эмира?

— Я знаю только то, что дверь действительно была заперта.

— Следуйте за мной! — Темные глаза метнули молнии, а голос прозвучал словно раскат грома.

Он схватил меня за запястье и буквально выволок во внутренний дворик, протащил по нему и, бросив мою руку, остановился, театральным жестом показывая на кованую калитку в каменной стене среди ползучих растений.

— Смотрите, ключ торчит с этой стороны!

Он повернул старинного вида ключ и распахнул калитку, а за ней я увидела еще один дворик с пальмами и олеандрами в керамических кадках. Среди них разгуливал белый павлин.

— Этот дворик ведет к дворцовому парку. — Он обернулся ко мне, концы белой куфьи вспорхнули. Взор был огненно-мрачен, тонкие ноздри раздувались. — Вероятно, вы и теперь мне не верите и убеждены, что я лгу?

Говорить я не могла. Я едва владела собой — от усилия в моих глазах даже стояли слезы, — чтобы не прижаться к его груди и, смешивая с поцелуями эти самые слезы, честно сказать, что я безумно его люблю и никогда в жизни от него никуда не уйду. Ведь именно это было нужно сейчас нам обоим…

— Думаю, вы смогли убедиться, что здесь вы вовсе не пленница. Если вы все еще хотите перебраться в отель, скажите, и Нурали отвезет вас и ваш багаж куда угодно. Если пожелаете, даже в аэропорт! Мой личный самолет к вашим услугам!

— Не надо… — пробормотала я, чувствуя, что слезы все-таки предательски перелились из моих глаз. — Я была не права… я… я останусь во дворце… с удовольствием…

— Как угодно, мадемуазель ван Вельден. — Его голос был совершенно безучастным, хотя мой принц не мог не видеть моих слез.

Он направился к выходу. За его спиной я как можно тише шмыгнула носом и обеими руками вытерла слезы.

— Да, чуть не забыл, — произнес он уже в холле и остановился, взглянув на часы. — Собственно, я приходил, чтобы вернуть вам мобильный. Вы забыли его на чайном столике. Вот. — Из своих одежд он извлек мой аппаратик и протянул его мне.

— Спасибо…

— А в девять вечера, кстати, я хотел бы поужинать в вашем обществе. — Он резко повернулся и пошел к двери.

— Ваше высочество, это тот же самый белый павлин?

Он взглянул через плечо. Глаза были очень усталыми.

— Да. Я приказал перенести его сюда. Я думал, вам будет приятно встретить по соседству старого знакомого.

Дверь за ним закрылась.

Я рассматривала на ладони мобильник. Не удержавшись, погладила его, как зверька, думая о прекрасных пальцах моего принца. Проверила снимки: интерьеры приемной на месте, павлин с хвостом-веером. Павлина и наиболее удачное фото приемной я сразу отправила на дядюшкин номер, а потом вызвала номер тети. Шуршащая тишина, гудки, голос Марты:

— Ну наконец-то! Все в порядке? Извини, я в душе. Перезвоню через пару минут. — И она разъединила связь.

Я усмехнулась, представив Марту с мобильным под душем, и подошла к двери. «Сбой системы», «слово эмира»… Дверная ручка мягко повернулась, открыв дверь безо всякого усилия. Но в коридоре я обнаружила Нурали.

— О! Что вы тут делаете?

— Охраняю вас, моя госпожа.

— Все-таки охраняете, чтобы я не могла сбежать?

Он вдруг залихватски подмигнул:

— Бегите! Сейчас все равно никто не заметит.

— Нурали, это шутка?

— Честно, не заметит никто. В этом крыле вышла из строя вся охранная система вместе со всей системой наблюдения.

— То-то вы так осмелели!

— А хотите, сбежим вместе, пока не работает?

— Я вот возьму и нажалуюсь вашему шефу, на что вы меня подталкивали! Он вас сразу казнит.

— Он меня все равно казнит, я же начальник охраны.

Полилась трель мобильного, и я посмотрела на телефон в своих руках, хотя сигнал был совсем незнакомым.

— Простите, — сказал Нурали, извлекая аппаратик из своего кармана, и, посерьезнев, ответил в него по-английски.

— Шеф? — прошептала я.

Он кивнул с пустым взглядом, односложно отвечая:

— Да… Да… Нет!.. Ни в коем случае!..

Я улыбнулась, мол, не буду мешать, и юркнула в свои покои. Но за дверью Нурали вдруг почти закричал:

— Ну и что?! Ты не можешь жертвовать всем ради детского каприза!.. В лучшем случае — международный скандал! А в худшем… Естественно! Ты этого хочешь?.. Ну казни… Я говорю тебе, совершенно серьезно, нужно срочно…

Тут мобильный в моей руке разразился мелодией из «Волшебной флейты», написав на экранчике: «Марта». Я буквально отлетела от двери, чтобы музыка не выдала мое слишком близкое присутствие.

— Тебя разыскивал твой Тобиас! Он потерял телефон и спрашивал твой номер. Но я ему не сказала, что ты сейчас не в Париже.

— Знаю. Он мне уже позвонил.

— Какой молодец! Я всегда тебе говорила, что Тобиас…

— Извини, но у меня садится зарядка, — соврала я. — Я тебя уже очень плохо слышу!

— Только быстро скажи: как прошла аудиенция? В жизни наш красавчик принц действительно неотразимый?

— Алло, Марта! Я тебя почти не слышу! Что ты спросила? — тихо-тихо прошептала я.

— Ладно. Зарядишься — перезвони! Сгораю от любопытства!

Тетка отключилась, а я заспешила обратно к двери. Прислушалась. Никаких монологов. Приоткрыла дверь и выглянула. Нурали улыбнулся мне.

— Все в порядке, моя госпожа. Все опять работает.

— Но вы по-прежнему здесь.

— Ненадолго. Сейчас вам подадут обед, я войду вместе с горничными и объясню вам, как пользоваться внутренней связью и как вызывается охрана. — Он держался очень официально, но глаза смеялись.




Глава 7, в которой две горничные сервировали мой обед


Скорее человек на пять, чем для одной девушки, а две другие возвращали в шкаф мои вещи. Нурали показал мне в разных комнатах кнопки вызова охраны. Для местной связи служил небольшой агрегатик вроде телевизионного пульта. Мраморный бассейн тоже управлялся электроникой.

— А нормального душа или ванны здесь нет?

Нурали потупился.

— Душевая кабина и прочая сантехника — за зеркальными дверями вокруг бассейна.

— А видеокамеры? В целях безопасности?

— В целях безопасности было бы лучше, когда бы они были. Но во всех покоях восточного крыла нет ничего подобного. Только по периметру зданий, на лестницах и в коридорах. Нет даже в покоях его высочества.

— Он тоже в этом крыле?!

— Да. Здесь расположены все частные покои. Хозяйские и для личных гостей его высочества. Поэтому внутри минимум людей, чтобы не беспокоили понапрасну возней и болтовней.

— Но тогда, если здесь нет видеонаблюдения, почему вы не можете заходить ко мне без компании горничных?

— Именно поэтому. Мужчина не может быть наедине с женщиной, которая не является его родственницей.

— Но вашего патрона не смущает этот обычай!

— Пожалуйста, еще раз прошу вас, не сравнивайте.

— Не смущал и вас всего пару минут назад, когда мы с вами болтали в коридоре при не работавшей системе слежки!

— Забудьте об этом. Пожалуйста.

— Что-то изменилось? Вам больше не грозит казнь?

По лицу Нурали пробежала тень, и он покачал головой.

— Очень сожалею о том разговоре. Пожалуйста, простите, что забылся и невольно вас смутил. Я был вне себя из-за аварии.

— Это вы простите мою несдержанность. Но я же чувствую, что что-то происходит. Между вами и вашим патроном. Что-то очень нехорошее. И явно не из-за аварии. Из-за меня?

Он кашлянул. Пригладил усы, бороду. Посмотрел в пол.

— Можно, я не буду отвечать? Вечером за ужином с его высочеством сами расспросите. Это проблема моего господина, а я всего лишь, как умею, помогаю ее решать. Но не вините себя. Вы не виноваты, что родились женщиной с такой внешностью.

— Все-таки, Нурали, проблема во мне! Шерше ля фам!

Он вдруг рассмеялся. Я впервые слышала его смех! Причем смех Нурали оказался таким заразительным, что я тоже захохотала. А потом зафыркали и захихикали горничные.

— Ну все, Нурали. Ваша песенка спета! Рассмешили стольких женщин, которые вам все вовсе не родственницы!

— Ошибаетесь, моя госпожа! Далеко не все. Диляра и Ясмин — дочери моего троюродного дяди, Малика — моя племянница, а Эльнара — ее кузина по материнской линии!

— Выходит, одна я здесь чужая затесалась?

— О, это дело поправимое! — Он выразительно развел руками. — У меня много холостых родственников.

— Я подумаю над вашей идеей, Нурали.




Глава 8, в которой почти девять


Зеленый дареный палантин подошел к моему платью настолько, будто сочинивший его дизайнер сознательно рассчитывал на это шитое золотом дополнение, но меня познабливало, и шумело в ушах. Акклиматизация. Эта гадость неизбежно наступала через пару часов, стоило мне перелететь всего лишь на юг Франции, а сегодня самолет перенес меня сразу намного ближе к экватору.

Ровно в девять двери моих покоев раскрылись, и торжественный Нурали торжественно же провозгласил:

— Его королевское высочество эмир Гамид Абдулла бен Ахмад Нияз эль-Кхалифа!

Нурали шагнул в сторону, и я увидела, что двери покоев напротив тоже раскрыты, а в них стоит мой принц и машет мне рукой. И одежды на нем сейчас еще более сказочные и сияющие, чем прежде. Но рукой он машет не торжественно, а прямо-таки по-свойски, потом разводит руки в стороны, как для объятий. И улыбается. И идет ко мне навстречу. И моя первая реакция — побежать и броситься к нему в объятия. Но я не могу пошелохнуться. Потому что, пока стою неподвижно, я еще как-то справляюсь со своим ознобом, с этим шумом в ушах, с темнотой, которая стремительно подбирается ко мне со всех сторон и прокалывает спину…

А он идет ко мне, и так прекрасен, и я так хочу прижаться к нему, так хочу ощутить его… Он уже совсем близко! Я вижу его протянутые ко мне руки с сильными пальцами и гибким запястьем, его взволнованные глаза. Совсем рядом! Я чувствую, как его руки хватают меня под локти, не давая упасть, и вижу каждую мелкую морщинку у его глаз и каждый волосок бровей… Его губы… Они начинают шевелиться, открываются, сейчас он поцелует меня!.. Но он не целует, а что-то говорит — я слышу его голос, только ничего не понимаю из-за шума в ушах. Тогда я резко встряхиваю головой, определенно рискуя, что мой принц растает, как сон.

— С вами все в порядке, мадемуазель ван Вельден? Вы хорошо себя чувствуете?

Нет, он не исчез! Мой принц здесь! Но, чтобы ответить, воздуха не хватает. Я поглубже вдыхаю, и наконец темнота растворяется, напоследок мстительно пронзив мою спину.

— Спасибо… Все хорошо…

Мой принц недоверчиво покачал головой, заглядывая мне в лицо и по-прежнему поддерживая меня своими руками.

— А вот я так не думаю. Может быть, поужинаем вместе в другой раз, а сейчас вы отправитесь в постель? — И приказал, не дожидаясь моего ответа: — Нурали, доктора! Поживее! И горничных, чтобы…

— Нет!!! — закричала я.

От неожиданности мой принц замер с открытым ртом, и я добавила уже более сдержанно:

— Благодарю за заботу, но это всего лишь акклиматизация. Я всегда плохо ее переношу. Еще разница во времени…

— Тем более вам нужен отдых! — Он темпераментно воздел руки. — Нурали! Я не слышу, чтобы ты звонил доктору!

— Пожалуйста, не надо никакого доктора! — взмолилась я. — Просто, просто… — Очень хотелось сказать: «не уходите».

— Что просто, мадемуазель ван Вельден? — Он смотрел на меня так, будто определенно угадал мои мысли.

— Просто, например, аспирин. — Я выдерживала его взгляд, мысленно повторяя: «Просто не уходите, просто не уходите»…

Он поправил концы куфьи, как обычно завораживая меня движениями своих пальцев, улыбнулся и размеренно проговорил, не отрывая взгляда от моих глаз:

— Хо-ро-шо. Нурали, пусть ужин подают в покои моей гостьи, и позаботься о лекарстве для мадемуазель ван Вельден.

— Слушаюсь, мой господин, — откуда-то издалека долетел голос Нурали. — И, прошу прошения, но, может быть, гостье моего господина будет полезна также теплая шаль или шубка?..




Глава 9, в которой меховой плед


Одна его сторона была из шелковистой шоколадной куницы, а другая из нежного рыжевато-палевого бархата.

— Просто удивительно, как все ваши вещи подходят к этому моему платью.

— А оно просто удивительно идет вам, дорогая мадемуазель ван Вельден.

— Спасибо. Но зеленый цвет вообще идет рыжим, кроме того, он считается самым приятным для глаз телезрителя.

— Вот как? Именно поэтому ваши костюмеры одевают вас в зеленое во всех ваших программах?

— Неужели вы видели их все?

— Да. И не один раз.

— Но они же детские! Неужели вам было так интересно?

— Вы считаете, что я пригласил бы вас снимать цикл о моей стране, не познакомившись с вашими работами?

— Ну… У вас же есть всякие эксперты и советники.

— И даже одна советница. Так вот, она просто без ума от ваших зеленых нарядов.

— От нарядов или программ?

— Между прочим, это именно она открыла для меня вашу программу «Шатер кочевника». Французский канал «Культюр». Каждый четверг ровно в три. Ужасно неудобное время!

— По-моему, лучшее для детей.

— Для меня — неудобное. Но зато потом, когда появились все ваши ролики, мы несколько вечеров смотрели их все подряд.

— Мы — это вы и советница?

— Да. И она каждый раз восхищалась вашими зелеными платьями. Кстати, этот палантин подбирала для вас именно она. И я очень надеюсь, что вы с ней подружитесь.

— Это обязательное условие моей будущей работы? Деловых отношений недостаточно, нужна именно дружба? — добавила я, потому что он не торопился с ответом.

— Дружба всегда лучшая спутница любого дела. Не так ли? — наконец, улыбаясь, заявил он.

— Конечно. Хотя обычно дружба не только является условием, но и диктует свои правила, в определенном смысле связывая человека.

— А вы предпочитаете независимость?

— Между прочим, мои зеленые наряды — не моя прихоть, а условие спонсора программы, фирмы «Зеленый лионский шелк». Вы, наверное, знаете, что реклама на канале «Культюр» запрещена. Но как иначе заполучить инвестора? А это очень маленькая старинная мануфактура, где по сей день практически вручную изготовляют ткани, причем только зеленые. Они стоят страшно дорого! Вот я и наряжаюсь в их продукцию, а в конце в титрах малюсенькими буковками стоит благодарность «Зеленому лионскому шелку» за дружески предоставленные ткани для одежды ведущей. И, как ни странно, работает! С момента выхода моей программы у них заметно повысились продажи. Оказывается, все их новые клиенты раньше даже не подозревали о существовании такой фирмы! Но это конечно же коммерческая тайна… Ох, а к чему я это все рассказываю?..

Он смотрел на меня, пристально и почти не моргая. В повисшей тишине слаженно пели цикады, журчала вода в фонтане, загадочно потрескивали фитильками расставленные вокруг нашего ковра светильники — совершенно нереальные во внутреннем дворике здания, напичканного электроникой.

Все остальное тоже было нереальным: этот толстенный ковер на террасе с наваленными на нем кучами разноцветными подушками всевозможных размеров и форм, в неровном свете масляных фонариков переливавшимися шелком, бархатом или золотом кистей; низенький столик под парчовой сияющей скатертью с невероятными угощениями в невероятной же по красоте золотой и серебряной утвари; пузатые тонкогорлые и тонконосые кувшины, тоже сияющие и мерцающие золотом и серебром, будто перемигивающиеся с небывалой россыпью звезд на темном небе, среди которых молодой месяц плыл самой настоящей золотой лодочкой из «Тысячи и одной ночи». И мужчина в средневековой одежде, который напротив меня возлежит на подушках, отделенный лишь этим столиком с царской трапезой и утварью, тоже оттуда, тоже из сказок таинственной Шахерезады. Да и я сама, закутанная в бархат и меха, пожалуй, тоже больше не принадлежу двадцать первому столетию. Вереница светильников, кольцом сомкнувшаяся вокруг ковра, превратила его в ковер-самолет, и он перенес нас в иное, сказочное измерение, не подвластное времени вообще.

Я видела все это и одновременно — глаза моего принца и его лицо, по которому пробегали отблески и тени. А он все так же неподвижно смотрел на меня. Вдруг сонно курлыкнул павлин, белым изваянием дремавший у фонтана.

Мой принц мотнул головой, руками откинул назад концы своей куфьи, улыбнулся.

— Вот как? Безусловно. Ловкий рекламный ход очень важен. Знаю. Я тоже когда-то изучал маркетинг.

— Маркетинг?

Слово резануло слух, оно совсем не подходило сказке.

— Да, маркетинг, теорию управления, даже немного — банковское дело. Но, в основном, экономику, право, политологию, ораторское искусство. Кстати, риторику я изучал именно во Франции.

— Вот как?

Он неожиданно рассмеялся.

— Передразниваете? Изучал риторику, а сам без конца повторяю «вот как?».

— Повторите еще раз.

— Что? — Он изумленно приподнялся на локте.

— Скажите еще раз: «Вот как?», — пьянея от собственной смелости, попросила я.

— Зачем?

— Мне очень нравится…

Он приоткрыл рот, видимо собираясь произнести свое: «Вот как?», но усмехнулся и лукаво переспросил:

— Так что же вам очень нравится?

— Арабская кухня, — безмятежно заявила я и в качестве подтверждения положила себе на тарелочку первое, что попалось под руку, — какой-то запеченный фрукт.

— Многие гости с Запада ее не любят, — многозначительно произнес он.

— Просто я люблю пробовать все новое.

— Значит, вы любите приключения, не так ли? — Его глаза призывно блеснули.

— Ну я бы так категорично не сказала… — Я опустила голову и пыталась очистить взятый фрукт.

Взгляд моего принца больше сомнений не вызывал. Только бы он не увидел, как у меня трясутся руки, думала я, мучаясь с неподатливой шкуркой загадочного фрукта.

— Вы позволите вам помочь?

Я вздрогнула, как от удара электричеством, когда он забрал у меня фрукт. Он тоже вздрогнул — короткое прикосновение его пальцев вызвало разряд.

— Ого! Статическое электричество!

— Физику вы тоже изучали?

— А еще — ботанику: Это называется айва. — Он улыбнулся и стал чистить желтый фрукт.

— Айва, — послушной ученицей повторила я, наблюдая, как ловко он управляется с этой айвой. И тут же представила себе слишком отчетливо, как его пальцы касались бы меня, как стянули бы платье и гладили бы мои плечи, спину, а его губы…

— Вот. — Он уже протягивал мне очищенную айву.

— Спасибо. — Не поднимая глаз, я потянулась рукой к айве.

Но он отрицательно покачал головой, отрезал от айвы кусочек, нагнулся ко мне и прошептал:

— Нет, откройте рот.

Я изумленно посмотрела на него. Он откровенно ласкал меня взглядом!

— Спасибо, но я вполне справлюсь сама…

Он опять покачал головой:

— Открывайте рот.

Но я не могла решиться. Я не решалась даже сглотнуть комок, предательски подступивший к горлу!

— Что такое? Вы больше не хотите айвы?

Я кашлянула и комок все-таки сглотнула.

— Конечно же хочу.

— Ну так берите!

Он улыбался и держал кусочек айвы прямо перед моим ртом. И смотрел с надеждой. Меня же опять начинало знобить.

— Я правда могу сама, спасибо.

— Неужели неинтересное приключение? Наверняка еще ни один мужчина никогда не кормил вас айвой. Вы ведь только что мне сказали, что любите пробовать все новое.

— Да, но…

— Я больше не могу ждать, я съем сам.

Он держал айву так близко у моего рта, что я чувствовала не только ее аромат, но и тепло его руки. Я решительно закрыла глаза, затаила дыхание и открыла рот. А потом прошла целая вечность, пока его пальцы, чуть коснувшись моих губ, толкнули мне в рот ароматный кусочек. Это самые длинные секунды моей жизни, думала я с закрытыми глазами, жуя и проглатывая айву.

— Ведь вкусно и совсем не больно, правда?

Я открыла глаза. Мой принц уже откинулся на подушки и кокетливо улыбался. Я смогла лишь кивнуть. Он отрезал еще кусочек.

— Не бойтесь, во второй раз гораздо проще. — В черных глазах плясали огоньки.

— Неужели?

— Ну же, открывайте рот. — Он наклонился ко мне, улыбался и опять держал кусочек айвы у моих губ.

Зачем же я выставляю себя на посмешище? — ужаснулась я и сделала то, чего он хотел.

— Когда мы закончим, вы убедитесь, что айву нельзя есть никаким другим способом.

— Это национальная традиция?

— Да! Открывайте рот. Глаза закрывать не обязательно.

Но глаза я все-таки закрыла, и опять все повторилось: я приоткрываю рот, моих губ сначала касается айва, а затем — совсем на миг — кончики его пальцев. Потом я съедаю айву, и снова все блаженно повторяется. Что же будет, когда «мы закончим»?..

— Между прочим, это последняя порция, — неожиданно сообщил он.

Мои глаза невольно открылись. Он жмурился и вытирал салфеткой руки.

— Ну и что вы скажете о нашей традиции? Понравилась?

Я дожевала айву и сказала:

— Что ж, довольно оригинально.

— Оригинально? И это все?

— Скажите: «Вот как?». Моя оценка будет подробнее.

— Обещаете?

— Могу поклясться.

— Не обязательно. Главное, не забудьте завтра о своем обещании.

— Завтра?!

Он кивнул и демонстративно постучал пальцем по циферблату своих часов.

— Конечно, завтра, мадемуазель ван Вельден. Смотрите, уже почти полночь, а я боюсь, что на глубокий и всесторонний анализ нашей традиции вам потребуется не один час. Я прав?

— Безусловно, — сказала я и поднялась с подушек.

Он тут же вскочил на ноги.

— Должен вас поблагодарить, мадемуазель ван Вельден, за этот вечер. Самый прекрасный в моей жизни.

— В моей тоже. Спасибо, ваше высочество. Шукран.

Черные как ночь глаза вспыхнули.

— Надеюсь, теперь вы не жалеете, что остались во дворце?

— Конечно нет! Я вам действительно очень благодарна.

— Хорошо. Это радует. — Он поднял руку и нежно провел по моей щеке. — Я бы не вынес, если бы вы здесь были несчастны.

Я не пошелохнулась. Странно, но его прикосновение я восприняла как вполне естественное.

— Такому особому гостю, как вы, должно быть у меня комфортно во всех отношениях. Если вам что-то не нравится, скажите мне. Пожалуйста.

— Спасибо. Но сейчас все в порядке.

Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза.

— Хорошо, — наконец сказал он.

Сейчас он меня поцелует, сейчас, сейчас…

Но он сделал шаг назад.

— Уже поздно, и мне пора с вами прощаться. Спокойной ночи, моя дорогая гостья. — Повернулся и стремительно зашагал к выходу из моих апартаментов.

Концы белой куфьи летели следом.




Глава 10, в которой я легла в постель


Состояние, как если бы меня околдовали: я все время слышу его голос и очень отчетливо вижу его пальцы, которые протягивают мне кусочек айвы. «Убедились, что это нельзя есть никаким другим способом? Откройте рот»!

Как и тогда, я закрыла глаза, сразу будто бы ощутила сладость сочной мякоти, но вслед за кусочком айвы к моему рту приблизились его губы, а его руки скользнули сначала по моей шее, потом по плечам…

— Еще, — шепчу я, — я хочу айвы еще!

— Больше нельзя, — строго говорит он и встает во весь рост.

— Почему? — обижаюсь я.

Но он начинает таять и исчезает совсем, как в кино исчезают сказочные джинны.

Я почувствовала влагу на щеках и открыла глаза.

Сквозь органди полога прямо мне на лицо лился лунный свет, и от него, наверное, мои щеки сделались мокрыми. Как же, от лунного света!.. Вдруг на мое лицо упала тень — что-то заслонило свет. В комнате, определенно, я была не одна.

Это он! Я почувствовала дивное волнение и то, как отяжелели мои ноги и дыхание.

— Кто здесь?! — закричала я, вскакивая с кровати и отдергивая полог.

В двух шагах от меня — фигура в черном покрывале с головы до ног, залитая лунным светом. Каменея от суеверного ужаса, я попыталась зажечь люстру. Но выключатель лишь щелкал, не оказывая на нее ни малейшего воздействия.

Женщина в покрывале торопливо поклонилась и необычайно проворно побежала прочь, сливаясь с темнотой.

Я машинально продолжала экспериментировать с выключателем, но вдруг поняла — это же сон! Так бывает: снится какая-то жуть во мраке, пытаешься включить свет, но мистически не срабатывает выключатель. Надо лишь заставить себя проснуться! Я что есть силы потерла глаза. Поглубже вдохнула, выдохнула. Сейчас я проснусь в огромной кровати под балдахином, сейчас, сейчас…

Вспыхнула люстра. Она просто ослепительно засияла, переливаясь всеми своими хрустальными подвесками. Но я вовсе не лежала в кровати, а стояла посередине спальни! И первое, что я увидела, когда мои глаза освоились со светом, — ларчик на комоде. Ненормальная все-таки тут обслуга.

Я подошла к комоду.

Необычный воздушный, словно кружевной ларец из какого-то металла, наверное, даже из черненого серебра. Сквозь извивы узора внутри на алой бархатной подушечке всеми цветами радуги играло сказочное бриллиантовое колье, перемигиваясь с парой серег…

Я невольно потянулась к крышке, но отдернула руки. Аванс услуг интимного характера? За кого он меня принимает?

Открой! Надень! — манило колье. Ты же ела айву из его рук, тебе ведь нравилось, ты даже во сне хотела еще. А сейчас тебя ждет такой восторг любви, какой тебе даже не снился…

Я сжала руки за спиной, чтобы они больше самовольно не тянулись к драгоценности. Восторг любви состоится, только если этого захочу я, а не в благодарность за бижутерию.

Ну хотя бы примерь, все равно можешь вернуть потом, никто ведь не узнает, что ты уже примеряла…

Нет! Я направилась к выключателю, чтобы погасить люстру и лечь обратно в кровать, но подумала: ведь вслед за ларцом, скорее всего, явится его даритель. Он наверняка пожелает сам надеть мне колье на шею. От предчувствия ощущения его рук и губ на своих плечах я сразу задохнулась…

Но через считаные минуты уже отыскала в гостиной аппарат внутренней связи, нажала кнопку — и сразу же:

— Слушаю вас, моя госпожа.

— Нурали! Какое счастье, что вы не спите! Дело в том…

— Простите, что перебиваю, но не нужно волноваться по поводу освещения. Сейчас работает аварийный модуль, а к утру все уже будет исправлено. Не волнуйтесь, спите спокойно.

— Знаете, к вашим бесконечным авариям я уже почти привыкла! То двери заблокированы, то свет не горит. По таким пустякам я бы даже не стала беспокоить вас среди ночи!

— Что-то случилось еще?!

— Ваш повелитель прислал мне ларец. Приходите и забе…

— Ларец? Какой еще ларец?

— Приходите! Сами увидите. Ларец с бриллиантами.

— С бриллиантами? Но, может быть, вы не пра…

— Я все правильно поняла! Приходите и заберите! Я здесь не для того, чтобы…

— Хорошо! Хорошо! Буду через пару минут!

— Замечательно.

Кипя от ярости, я вернулась в спальню и, все-таки не удержавшись, опять подошла к ларцу. Колье призывно сияло сквозь ажурную крышку и стенки. Черт возьми! Может быть, я действительно дура? Отказываюсь от такого чуда и, значит, иду на конфронтацию с моим принцем. Может быть, еще не поздно надеть это колье и соврать Нурали, мол, я его вызвала, чтобы он доставил в мои объятия своего господина?

Звук распахнувшейся входной двери, и голос Нурали:

— Я уже здесь, моя госпожа! Где этот ларец? — И мгновенно сам молочный брат эмира возник на пороге спальни и без малейшего стеснения озирался по сторонам!

— Помнится, кто-то декларировал, что не может находиться наедине с женщиной, которая ему не родственница.

— Простите, моя госпожа. — Нурали уставился в пол.

— Ладно. Вы правы. Лишние глаза не нужны. Забирайте! — Я показала пальцем на ларец. — И отнесите это вашему господину! И будет гораздо лучше, если мы все трое — вы, он и я — навсегда забудем об этом инциденте.

— Слушаюсь, — тихо произнес Нурали. Он как завороженный смотрел на ларец, но не двигался с места.

— Заберите и отнесите! Вы меня слышите? Хорошо, я сама отнесу, а вы меня только проводите к вашему господину! — Я шагнула к ларцу и протянула к нему руки.

— Нет! — заорал Нурали. — Не делайте этого! — В мгновение ока он оказался между мною и ларцом. — Нет!

Я отшатнулась.

— Вы в своем уме?

Из холла донеслись шаги, и в спальню влетел сам эмир.

— Где этот ларец? Кто его принес?

Он был с непокрытой головой, волнистые черные волосы блестели от влаги — мой принц явно только что принимал душ, и не в своем обычном многослойном длиннополом наряде, а лишь в шелковом черном банном халате чуть ниже колен, из-под которого выглядывали голые ноги в остроносых шлепанцах. Эх, надо было надеть колье, снять пижаму и эдакой обнаженной весталкой дожидаться моего принца под одеялом! Зря он, что ли, принимал душ?.. Но я сказала со смешком:

— Ха! Одна из ваших служанок.

— Безмозглые овцы! Нурали, унеси это в сокровищницу!

— В сокровищницу?.. Прошу прощения, мой повелитель, но мне думается, что эти бесценные изделия старых мастеров здесь в такой же безопасности, как в сокровищнице.

— Вот как? — мрачно глядя на своего слугу, произнес эмир. Он шумно дышал, и я видела, как на его скулах играют желваки. — В безопасности?

— Да, мой господин. Учитывая, что сейчас производится отладка системы энергообеспечения, осмелюсь предположить, что будет лучше, если эти изделия останутся тут до утра.

— До утра?! — выдохнула я. — Изделия?!

Словно не замечая моего возгласа, эмир смерил Нурали взглядом и размеренно произнес:

— Хорошо. Но под вашу личную ответственность!

Нурали сложил ладони перед собой и молча поклонился.

— Интересно, господа, а где спать мне? В сокровищнице? На полках, вместо этих изделий? Хотя бы проводите меня туда! А пока это еще моя спальня!

Эмир откашлялся и заговорил, деликатно глядя мимо меня:

— Мадемуазель ван Вельден, прошу в очередной раз простить нерадивость моих слуг. Пожалуйста, мадемуазель ван Вельден, — он приложил обе руки к груди, — простите их и меня.

— Чего уж там, бывает, — пробормотала я, заставляя себя смотреть не на завораживающие руки эмира, а на концы его остроносых домашних туфель. Потому что и на голые ноги моего принца — с крепкими икрами и тонкой щиколоткой — тоже лучше не смотреть, как и в его взволнованное прекрасное лицо, и на влажные волосы.

— Я вполне понимаю, мадемуазель ван Вельден, что вы вправе задаться вопросом: что же это за глава государства такой, который не способен управиться с собственными слугами? Тем не менее, у меня есть к вам одно предложение.

— Предложение?

— Деловое предложение, мадемуазель ван Вельден. Видите ли, с завтрашнего дня я собирался устроить себе маленький отпуск. А поскольку вам все равно нужно поездить по стране, то я подумал: почему бы мне не совместить на какое-то время свой отпуск и вашу поездку? Вы не будете против, если я стану сопровождать вас и знакомить со страной?

— Правда?..

— Конечно. — Он разглядывал ковер, влажные волосы поблескивали.

— Я вам очень благодарна. — «Я безумно рада! Просто счастлива, мой принц»! — Когда же мы отправляемся?

— Собственно, я рассчитывал завтра на вертолете слетать в клан своих дальних родственников. Однако, — он улыбнулся слегка виновато, но, по-прежнему избегая смотреть на меня, — поскольку сейчас вы все равно не спите, и уже скоро рассвет, мы могли бы поехать на машине.

Я молчала. Мне опять начало казаться, что абсолютно все это — только сон, а на самом деле не было ни женщины с ларцом, нет ни Нурали, с трудом подчиняющегося собственному господину, да и моего принца сейчас рядом нет. Только бы не просыпаться, иначе он опять исчезнет дымком…

— Вам ведь, несомненно, будет интересно встретить рассвет в пустыне. — Его лицо вдруг оказалось совсем близко.

В моей голове все закружилось: если это сон — я могу смело его поцеловать, а если все-таки нет?.. Я не сводила с него глаз. Его глаза тоже не отрывались от моих, причем были в каких-то считаных сантиметрах. Так сон это или не сон?

Он ласково провел пальцами по моим волосам и притянул меня к себе. Потом прошла целая вечность, и наконец его губы прильнули к моим губам. Он целовал меня долго, нежно и чувственно, будто пил мою душу и отдавал взамен свою.

Переводя дыхание, он отстранился и смотрел на меня бездонными, переполненными диким желанием глазами. Они точно видели все, что происходит во мне.

— Думаю, теперь мы абсолютно понимаем друг друга, — произнес он и опять ласково провел по моим волосам, потом неожиданно резко шагнул к кровати, рванул с нее тот самый бархатно-куничий плед и набросил на меня. — Ну, скорее!

— К чему такая спешка? — фыркнула я; куницы укрыли меня с головы до ног. — Или это не ознакомительная поездка по стране, а похищение? Заранее спланированное?

— Поездка, и я бы даже сказал, экскурсия!

Заглядывая мне в глаза, он обнял меня и еще раз поцеловал, потом основательно закутал в меховой плед и, обнимая за плечи, торопливо повел по коридорам.

— Когда мы доберемся до места, мадемуазель ван Вельден, вы убедитесь, что отправляться на экскурсию к кочевникам в пустыню можно только так, а не иначе!

— Это как с айвой?

— Естественно!

Мы шли довольно долго, несколько раз спускались и поднимались. По дороге к нам присоединился Нурали, одетый не как обычно, по-европейски, а в длиннополую национальную одежду и куфью, и еще какие-то люди, некоторые даже в камуфляжной форме и с оружием. Все отрывисто переговаривались с эмиром по-арабски, и голоса были как будто встревоженными, за исключением голоса самого эмира, с явно веселыми нотками. К тому же он периодически покрепче прижимал меня к себе, и всякое мое беспокойство рассеивалось.

В подземном гараже все стали рассаживаться по машинам. Я тихо спросила моего принца:

— Что-то не так?

— Все под контролем, — по-французски ответил он, и глаза у него были игривые. — Просто они не хотят, чтобы я сам вел машину. Но ведь я же в отпуске? Имею я право посидеть за рулем? Идемте, мы с вами поедем вон на том джипе, а Нурали пусть разок прокатится в моем голубом «ренджровере».

— Но… э-э-э… ваше высочество! — опять заволновалась я. — Вы же глава государства, вам же нельзя без охраны!

— О аллах! — Он всплеснул руками. — Мадемуазель ван Вельден, неужели и вы туда же?

— Нет… да… но…

— Все, все, все! — Дверцы джипа распахнулись. — Устраивайтесь на заднем сиденье! Побыстрее! — весело поторопил он меня, потом по-арабски отдал еще какие-то распоряжения и поместился в водительское кресло. — Все, мадемуазель ван Вельден, с этого момента я окончательно в отпуске и совершенно частное лицо. — Джип тронулся с места. — Отныне вы называете меня просто Гамид, хорошо?

— Да… А я Эльза.

— Эльза, Эльза, Эльза! — почти пропел он. — О аллах! До чего же приятно быть частным лицом!




Глава 11, в которой мы уже долго едем по пустыне


Впереди в темноте двигалась другая машина, и, кроме света ее фар, практически ничего не было видно. На смену пленительному предвкушению приключения и интимной близости с моим принцем приходило откровенное раздражение. Какая была необходимость срываться куда-то среди ночи в халате и домашних туфлях? Все эти заявления, что отныне он в отпуске и частное лицо, — всего лишь кокетство. Следом за нами из подземного гаража по бесконечному подземному же тоннелю поехала машина с охраной, и на выезде из тоннеля ждала другая с вооруженными людьми, которая теперь шла впереди нас. И всю дорогу он по-арабски переговаривался со своим войском по рации, работавшей на громкой связи. У меня в голове гудело от этого радиоспектакля.

Через какое-то время мы остановились: нас догнал другой джип, который привез мои дорожные сумки и корзину с провизией. И пока я переодевалась в машине, он очень долго прямо в халате и остроносых туфлях разговаривал с прибывшими на этом джипе очередными военными. Потом сам залез в джип, и я вдруг испугалась, что сейчас он бросит меня здесь одну с этими вооруженными мужчинами, но он быстро выпрыгнул на землю в своей обычной длинной одежде и куфье на голове. Мы опять поехали, и довольно скоро навстречу нам из темноты показалась уже целая колонна машин.

— Простите, что заставляю вас скучать, — виновато сказал он, притормаживая, когда мы поравнялись с ними. — Но надеюсь, что это последняя остановка. Загляните в корзину, вам ведь, наверное, уже хочется перекусить?

— Нет. Хотя… я бы не отказалась от айвы!

Он довольно усмехнулся и отвел концы куфьи, как обычно завораживая меня движениями своих рук.

— Вот как? Посмотрите, может быть, найдется в корзине. Не скучайте. Потерпите еще немного. Я скоро. Ищите айву!

Я кивнула. Он вышел из машины, захлопнул дверцу.

В корзине было все, что угодно, кроме айвы, а он опять бесконечно долго общался с людьми в камуфляже.

Чтобы поднять себе настроение и не клевать носом, я решила позвонить родственникам — это здесь глубокая ночь, а в Париже еще поздний вечер, — и все-таки похвастаться своими достижениями за последние сутки, но мобильник не желал брать связь. Не исключено, что на него действует рация и прочая оснастка. Может, заработает под открытым небом? Я посмотрела туда, где в свете фар мой принц разговаривал с военными. Было не похоже, что он вот-вот вернется, и я выбралась из машины.

В первый миг после кондиционерной прохлады салона воздух пустыни показался мне слишком жарким и плотным. Я сделала несколько шагов, вглядываясь в телефонный экранчик, но кривые — значки связи — даже не собирались появляться. Я потрясла телефон, подняла его повыше и вдруг увидела небо! Боже! Оно было бесконечным, огромным, самым настоящим куполом с невероятным количеством звезд! Ярких, выпуклых, каких-то живых и как будто дышащих. В поисках месяца я оглянулась и неожиданно обнаружила, что с той стороны, откуда мы ехали, край неба заметно светлее, словно гигантская кисть художника небрежно размыла его иссиня-черную темноту, безжалостно смазав звезды, отчего вместо стройной гармонии там теперь царил хаос.

Я замерла, вглядываясь в этот величественный хаос, который разрастался и преображался буквально на глазах. А воздух пустыни теперь властно и ласково обнимал меня, окутывая неведомыми, пьянящими негой и одновременно возбуждающими запахами. Постепенно в хаосе начинало происходить некое упорядочивающее действо — из серо-сиренево-сизо-белесой темной мути формировалось что-то мощное, округлое…

— Неужели оптика в вашем мобильном лучше, чем у видеокамеры? — интимно и совсем рядом спросил эмир.

Я вздрогнула и обернулась. Его губы подрагивали, будто не решаясь на улыбку или поцелуй…

— Нет. Просто…

Целуй же меня! — мысленно взмолилась я. Скорее!

Он потер нос, облизнул губы. Кривовато улыбнулся.

— Пить хочется ужасно. Вы нашли айву?

Тут дружно взревела та самая колонна и, взметая песок, двинула в сторону восхода.

— Нет! — перекрикивая грохот, ответила я. — Но в термосах есть чай и кофе.

— Чай — это хорошо! Пойдемте. Надо ехать. — Он решительно направился к машине.

— Подождите! А как же рассвет?

Он замер и обернулся.

— Рассвет? — переспросил он неожиданно рассеянно, словно возвращаясь из другого измерения, и я вдруг поняла, что он ужасно устал, но на его лице уже была лукавая улыбка. — А вы уверены, что снимать рассвет лучше именно телефоном?

— Лучше всего — устроить привал и вам попить чаю. А потом машину могу повести я.

— Даже так? — Он наклонил голову.

— Но я же вижу, что вы едва стоите на ногах.

— Не преувеличивайте! — Он распахнул заднюю дверцу. — Устраивайтесь поудобнее. И поедем.

— А чай?

— Садитесь-садитесь! Нечего кондиционировать пустыню.

Я полезла в машину и, не удержавшись, как бы невзначай коснулась его руки. Он молниеносно перехватил мои пальцы и задержал в своих.

— Нальете мне стаканчик по дороге. Кажется, я угощал вас айвой. Теперь ваша очередь. — Его рука, крепкая и пленительно энергичная, разжалась, хлопнула задняя дверца. — Часа через два, думаю, мы будем на месте, — сказал он, уже садясь за руль, закрыл свою дверцу и повернулся ко мне. — Должен вас предупредить, что женщина — гость для кочевников не самый привычный, поэтому, прошу вас, проявите снисходительность к их любопытству.

— Хорошо. — Я вытащила из корзины термос и пластиковые стаканчики, протянула ему один из них. — Держите.

— Нет. Не так. Нельзя предлагать пустой. — Он смотрел мне в глаза. — Сначала наполните.

Я пристроила термос на сиденье, подставила стаканчик под его носик и нажала на крышку. Потекла янтарная жидкость, заструился пар. Стаканчик моментально сделался очень горячим.

— Осторожнее, Эльза. Не обожгитесь. Достаточно. Давайте его сюда. — Он забрал чай и выпил его залпом. — Спасибо. — Бросил стаканчик на соседнее сиденье. — Теперь можно ехать.

Заработал мотор, и машина тронулась с места.

— И это все? — растерянно спросила я.

— В смысле?

— Я ожидала чего-то вроде правильного поедания айвы.

— Вот как? — Он внимательно посмотрел на меня в зеркало над ветровым стеклом, но тут заработала рация, засвистела, завизжала, забасила. — Простите, я должен ответить. Пейте чай. Очень хороший. Потом нальете мне еще.

Под новую порцию радиоспектакля я попила чаю и стала смотреть в окно. Совершенно необычный, завораживающий пейзаж. Песчаные барханы пастельных тонов на фоне неба, стремительно меняющего черноту на голубизну. Цвет песка тоже все время преображался. Все такое мощное и огромное, что полное ощущение, будто это иной мир.

— Можно еще чаю! — громко напомнил о себе эмир.

Я налила стаканчик и протянула ему. И вдруг от соприкосновения наших пальцев опять произошел разряд! Мой принц так выразительно посмотрел на меня, что мне просто до дрожи захотелось почувствовать его губы на своих губах.

— Может быть, все-таки сделать привал? — сказала я.

— Не стоит. — Он отвернулся и пил чай, придерживая руль одной рукой, потом опять швырнул стаканчик на соседнее сиденье, шумно выдохнул. — Солнце уже взошло, и очень скоро сделается невыносимо жарко. Особенно для вас. Кстати, как вы себя чувствуете? Акклиматизация прошла?

— Похоже. Я даже забыла про нее. — Я старательно смотрела в окно, чтобы не видеть на руле его рук с гибким запястьем. — Какая же все-таки невероятная здесь красота!

— Да… Знаете, Эльза, я хотел вам сказать… — Рация, словно ревнуя, опять потребовала его внимания. — Простите…

Он еще несколько раз виновато просил чаю, не прекращая радиобесед, осушал стаканчик залпом и швырял его на соседнее кресло. Вдруг, словно из небытия, возникли пальмы маленького оазиса с живописными шатрами кочевников.

— Вот мы почти и прибыли, Эльза.

Рация онемела, и стало слышно, как шуршат пустые стаканчики, перекатываясь на переднем сиденье.

— Надо понимать, что теперь вы действительно в отпуске?

Он молча кивнул, ловя в зеркале мой взгляд.

— Кажется, вы собирались мне что-то сказать.

— Вот как?.. Ах да! Хотел предупредить, чтобы вы не шутили здесь с солнцем и не ходили с непокрытой головой.

— Иными словами, я должна надеть ваш шарф?

— Лучше даже что-нибудь более плотное. Вы себе не представляете, какая там уже жарища. — Он мотнул головой в сторону окна. — А к полудню будет и вовсе пекло!

— Не волнуйтесь, я умею уважать традиции.

— Кстати о традициях. Сейчас нас встретят и по обычаю гостеприимства будут угощать.

— Я запомнила эту традицию, когда мы с вами пили чай в сандаловой комнате.

— В сандаловой комнате?.. Где это? Когда?

— Вчера. Вы угощали меня чаем. А в той комнате пахло сандаловым деревом. Поэтому для меня она — сандаловая.

— Вчера?.. Неужели только вчера?

— Мне тоже очень трудно в это поверить. Но действительно — вчера.

— А кажется, будто в другой жизни? — Он обернулся, быстро взглянул на меня и продолжил совсем другим тоном: — Так вот, во время угощения нам, как гостям, надо будет вести беседу со всеми. Подумайте заранее, что вы расскажете.

— Тогда вам придется немного поработать переводчиком.

— Сочту за честь. Причем вы должны говорить громко и обращаться ко всем.

— Но разве имеет значение, что я скажу? Вы ведь легко можете «перевести» все, как надо.

— Нет, Эльза. — Он чуть заметно усмехнулся. — Так не пойдет. От гостьи самого эмира все будут ждать чего-нибудь приятного и, разумеется, нейтрального. И, между прочим, я тоже жду.

— То есть про сломанную охранную систему и ларцы с подарками среди ночи — ни гугу, а просто что есть силы восхвалять ваше высочество?

— Да. Например, за то, что оно, бросив государственные дела, устроило вам эту замечательную экскурсию.

— Бросило? А кто по рации всю ночь руководил страной?

Он громко рассмеялся и сказал сквозь смех:

— Ладно. Хватит препираться. Подсказываю. Я сразу же начинаю рассуждать о наших обычаях, кто-нибудь поддерживает сей предмет, я вам перевожу его слова, а дальше выпутывайтесь сами. Насчет обычаев вы точно много знаете.

— Тогда рассуждайте про гостеприимство: мол, неизменно оказывая его тем, кто стучится в наш дом, мы можем быть уверены, что и нас тоже везде и всегда примут радушно.

— Замечательно! Уверен, вы справитесь.




Глава 12, которая уже в оазисе


К нашему джипу сразу набежала целая толпа. У всех широкие просторные одежды, на головах — тюрбаны, куфьи, покрывала. Вообще, много развевающихся больших тряпок, выгоревших и выцветших в разной степени. И, к моему удивлению, ни одной женщины в полноценной парандже или маске-бурке. Просто платки и покрывала, которые женщины скорее кокетливо придерживали рукой у лица или для простоты и свободы рук закусывали концы платков зубами. И абсолютно у всех жирно — сверху и снизу — черным подведены глаза, что на мужских и детских лицах выглядело крайне театрально, и от этого происходящее напоминало репетицию массовки, хотя я знала, что кочевники делают такой макияж не красоты ради, а чтобы защитить глаза от пыли и насекомых.

Люди радостно обступили нас с эмиром — охрана держалась на значительном отдалении, — и повлекли к большому шатру. В нем было настелено один на другой немыслимое количество разноцветных ковров, на которых мужчины расселись, скрестив ноги. Нас как почетных гостей поместили в центре напротив главы клана и старейшин. В глиняных плошках курились какие-то благовония, но практически не забивали запахов пота и старой одежды. Женщины принесли сначала медные тазики с водой — омыть руки — и своеобразные полотенца: прямоугольные куски ткани, до того щедро украшенные бисером и стеклярусом, что вытирать ими что-либо было проблематично, а затем подали подслащенный чай в стаканчиках, подносы со свежим инжиром и удалились.

— Предки моего отца происходят из лэрдов Северной Шотландии, — заговорила я, когда «по сценарию» подошла моя очередь, — и в шотландских горах тоже есть похожий неписаный закон: гость в дом — Бог в дом. Обычай уходит корнями в глубокую старину, когда любому путнику горцы оказывали гостеприимство даже в том случае, если он считался врагом.

Мой принц с интересом смотрел на меня, перевел мой спич собравшимся, и по их восторженной реакции стало ясно, что я заслужила одобрение. Они довольно поговорили между собой и стали задавать вопросы. Он с веселыми глазами, но очень официальным тоном переводил их слова:

— Ваши горцы — определенно наши братья.

Я кивнула и улыбнулась.

— Ваши горы каменные или они зеленые?

— Зеленые. Правда, лесов теперь не очень много, но горы в основном поросли травой.

— Это большая удача.

— Конечно, — сказала я. — Траву едят овцы и дают очень хорошую шерсть.

Мой принц перевел и, давясь смехом, прошептал мне:

— Замечательная дипломатия, особенно насчет овец. Только зачем вы придумали себе шотландских предков? Нехорошо обманывать простых людей.

— Но мои предки действительно из Шотландии.

— И действительно — лэрды?

— Да. Фамилия была Маквилден, но переделали на голландский манер, когда сбежали в Гент. При Кромвеле.

— Фантастика! Расскажете потом поподробнее, а сейчас я должен еще немного поболтать с родственниками.

Наконец чай был выпит, инжир съеден, официальная церемония завершилась, и все стали расходиться. Перед нами вдруг возникла какая-то женщина в покрывале и уж очень по-свойски обнялась с моим принцем.

— Фарида отведет вас в ваш шатер, — сказал он. — Она моя кормилица и мать Нурали. Ей можно доверять во всем.

Женщина поклонилась. Я протянула ей руку и сказала, надеясь, что он переведет:

— Очень приятно, Фарида. Я Эльза. У вас прекрасный сын!

Но эмир лишь кивнул, а женщина проворно поцеловала мою руку. На мгновение я увидела ее смуглую кисть со множеством серебряных колец и звякнувших браслетов.

— Ой! Не нужно, Фарида! Зачем вы это делаете? Пожалуйста, скажите Фариде, что так делать никогда не нужно!

Он усмехнулся, но заговорил с женщиной и, похоже, передал ей мою просьбу. Она поклонилась опять.

— Фарида покажет, где вы сможете умыться с дороги. А потом постарайтесь поспать. Когда наступит самое жаркое время дня, вам лучше не быть на солнце. К вечеру жара спадет, и я очень надеюсь, что смогу с вами поужинать.

— Айва входит в меню ужина?

Он улыбнулся и кивнул, на секунду прикрыв веки. Улыбка была грустной и, как мне показалась, не совсем уверенной. Под глазами темные тени, черты лица заострились от усталости. Потрескавшиеся сухие губы. У него столько дел, а он бросает все ради того, чтобы побыть со мной в машине несколько часов.

— Вам тоже нужно отдохнуть, — сказала я. — Из-за этой «экскурсии» вы ведь не спите уже вторые сутки. Воспользуйтесь все-таки своим отпуском.

— Хорошо. — Та же улыбка и взмах длинных ресниц. — Я постараюсь. До вечера!

— А вы не можете… вместе со мной… провести сиесту?

Он вздохнул и отвел взгляд.

— До вечера, Эльза. Фарида позаботится о вас.




Глава 13, в которой шатер и душ


Душевая кабина представляла собой жалкое сооружение из палок и кусков брезента, где помещалось большое пластиковое ведро с водой, и в нем плавал облупленный эмалированный черпак. Забавный контраст после мраморного бассейна с подогретой водой, усыпанной лепестками роз.

Отведенный мне шатер был тоже убог, но оборудован в своем роде комфортно: несколько слоев старых ковров, уложенных внахлест, низкая, тоже покрытая ковром, довольно широкая лежанка с полудюжиной разнообразных подушек, сундуки, где оказались постельные принадлежности и посуда, и даже складное кресло. На низком столике был накрыт завтрак.

Мой шатер стоял за шатрами, где спали одинокие женщины, в основном вдовы и совсем юные незамужние девушки. Наскоро перекусив, я какое-то время провела с этими женщинами, которые, как могли, объяснили, как проходит их день, как и что они готовят, как учат детей традиционным рукоделиям, и снимала на камеру все подряд.

Без покрывала Фарида оказалась весьма немолодой, но еще довольно привлекательной особой с явными замашками красавицы. Я видела, с каким прямо-таки подобострастным почтением относятся к кормилице эмира другие женщины, даже старшие по возрасту. Было довольно сложно, не зная языка, изъясняться при помощи жестов и улыбок, кроме того, я чувствовала, как женщины перешептываются и украдкой с любопытством поглядывают на меня. Как бы там ни было, в их глазах я — всего лишь подружка эмира. Что же во мне такое, что он выбрал именно меня, а не одну из них?

Когда воцарилась местная сиеста, я все-таки вышла из шатра, чтобы поснимать еще. Камера в руках всегда возвращала мне душевное равновесие. На окраине оазиса я остановилась, наблюдая за верблюдами, группкой бродившими среди песков. Приноравливаясь снимать, я вдруг почувствовала, как кто-то наблюдает уже за мной. Он! Я обернулась.

Мой принц шел по моей же дорожке следов и улыбался.

— Эльза, я вам не помешаю? Можно посмотреть, как вы работаете?

Он был уже совсем близко, и я увидела, что его глаза подведены местным черным гигиеническим средством. И без того огромные и выразительные, сейчас эти глазищи просто лишали меня рассудка.

— Вы? Мне?.. Конечно!

— Конечно помешаю или конечно можно посмотреть?

Он склонил голову набок и вопросительно развел руками. Длинные развевающиеся одежды среди песков и бесконечного неба. Изогнутые губы, точеный нос и эти запредельные очи. Как с древнеегипетской фрески!

— О… — Я встряхнула головой, прогоняя наваждение. — Слушайте! Вы можете встать на фоне верблюдов и рассказывать что-нибудь о них? А я буду снимать.

— И это войдет в фильм?

— Почему бы и нет? Или ваш статус не позволяет?

Он красиво замахал руками:

— Позволяет! Позволяет! Снимайте. А потом вы мне покажете, как работает ваша техника, и я вас тоже увековечу.

Краска определенно прилила к моему лицу. А он уже прошествовал к верблюдам, обернулся ко мне:

— Готовы? Работаем?

Я облизала пересохшие губы. Навела камеру.

— Работаем.

Он кивнул и заговорил медленно, с придыханием, и в его подведенных магических глазах появилось такое интимное выражение, что я боялась выронить камеру.

— Надменными и высокомерными кажутся эти животные. И смотрят свысока. Даже ноги переставляют эдак заносчиво и невозмутимо, будто никто и никогда не сможет заставить их прибавить скорости. Хотя умеют мчаться быстрее лошадей. Ну как, гожусь я для ведущего детской познавательной программы? — вдруг неуверенно спросил он.

— Вполне, — ответила я, не останавливая съемку. — Особенно программы для девочек. Девочки любят сказочных дяденек в длинной старинной одежде.

— Вот как? — Он громко захохотал. — Девочки?

— Не отвлекайтесь. Рассказывайте дальше про верблюдов.

— Дорогие девочки, вам обязательно нужно увидеть скачки на верблюдах, и вы убедитесь собственными глазками, какую скорость способны развить эти удивительные животные.

Я фыркнула и спросила, подыгрывая его интонации:

— А почему на передних ногах у них болтается веревка?

— Чтобы далеко не убежали. И чтобы потом было легче их поймать. — Он помолчал и добавил с веселой иронией: — Вы, девочки, должны уже знать, что мы — специалисты, чтобы не давать сбегать людям и животным. Животным мы связываем ноги, людей запираем.

Я рассмеялась и выключила камеру.

— Польщена, что меня вы, по крайней мере, не связали.

— Потребуется — свяжем. Давайте сюда ваш агрегат. — Он забрал у меня камеру. — Пойдемте!

— Куда? Или вы передумали меня снимать?

— Точно, передумал. Вам катастрофически не идет этот платок. Пошли! — Он сунул камеру себе под мышку и освободившейся рукой потянул меня за запястье.

От его прикосновения у меня тут же перехватило дух.

— Идем-идем, — повторил он, сверху вниз заглядывая мне в глаза своими подведенными фараонскими очами.

— Да-да, — едва слышно прошептала я, утопая в их бездонной гигантской черноте и отчетливо понимая, что еще немного, и наконец все произойдет. — В мой шатер?..

— Конечно. Я же должен посмотреть, достаточно ли экзотично вы устроились. Или нужна большая цивилизация?

Мне нужны только вы, я пойду за вами куда угодно…

— Так идемте же! — Он опять потянул меня.

Я перехватила его руку и переплела его пальцы со своими. Он шумно перевел дух.

— Эльза, а вы не торопите события?

Вместо ответа я привстала на цыпочки и прильнула губами к его губам. Какой-то миг они сопротивлялись, но потом я почувствовала, как с тихим стоном содрогнулась его грудная клетка, его дыхание ворвалось в мой рот, и мы поцеловались так, будто от силы этого поцелуя напрямую зависели наши жизни.

— Пожалуйста, больше так не делайте, — отстраняясь и не глядя на меня, произнес он, но не разнял переплетенных пальцев.

Я промолчала, и мы, держась за руки, пошли к стоянке. Он заговорил первым:

— Обещаете больше не делать так?

— Так? — Я посильнее сжала его пальцы. — Нет, не обещаю.

— Напрасно. — Он тоже сжал мои. — Кажется, я вас просил не выходить в самые жаркие часы на солнце. С вами снова может случиться обморок.

— Жаль, что не случился. Иначе вы не отчитывали бы меня, а несли на руках! — Я дернула свою руку, но он не отпустил.

— Успокойтесь. До вашего шатра совсем близко. Потерпите. Нас все видят.

— Кто? Оглянитесь, ни души! Хотя все и так прекрасно понимают, зачем вы меня сюда привезли! Разве что верблюды не в курсе! А Нурали и вообще наблюдал, как мы целовались!

Он молчал, но не ускорял и не замедлял шаг, как и не выпускал мою руку, хотя не смотрел на меня. Я тоже притихла, искоса поглядывая на его профиль. Опущенные, чуть подрагивающие, длинные густые ресницы. Изумительный медальный нос. Обветренные губы с усталыми морщинками в углу, как и в уголке обведенного черным фараонского глаза. И мне опять было стыдно за свою несдержанность — вряд ли он успел отдохнуть хоть немного с той минуты, как мы расстались, а я на него нападаю. Я хотела сказать что-нибудь примирительное, но тут противно завыл незнакомый мобильный.

— Извините, я должен ответить. — Он отнял руку и полез в свои одежды.

— Ваш мобильник срабатывает? А мой здесь не берет.

— Это не телефон. Это рация.

Он извлек аппарат с большим цветным мигающим дисплеем и ответил по-арабски. Голос звучал устало, но мы не останавливались, а шли дальше, и только перед самым моим шатром разговор был окончен. Я вежливо спросила:

— Все в порядке?

— Да, — произнес он, рассеянно глядя на мою камеру в одной своей руке и на рацию в другой.

— Давайте мне камеру, а то вам неудобно прятать рацию.

Он улыбнулся, словно возвращаясь издалека.

— Мне незачем ее прятать. Просто не забыть перед уходом взять с собой. Прошу. — И рукой с рацией отвел полог шатра.

Я увидела вновь накрытый низенький столик.

— Не удивляйтесь, Эльза. Я велел подать перекусить в ваш шатер. Вообще-то у нас из-за жары не принято есть среди дня, но я просто зверски голоден. Оттого и соображаю плохо. Ну проходите же!

Я юркнула внутрь, он вошел за мной. Положил на ковер камеру и рацию. Обвел взглядом шатер.

— Так. Молодец матушка Фарида. Позаботилась даже об умывании. — И показал мне на кувшин с водой, стоявший в тазу возле единственного кресла, на котором висело нечто напоминающее полотенце. — Эльза, пожалуйста, если вам не трудно, полейте мне на руки. Так хочется умыться.

— Конечно-конечно! — Я сбросила с головы платок. — А потом вы мне.

— Ладно. — Он улыбнулся. — Тогда лейте поэкономнее, чтобы и для вас осталось. — Снял куфью и, присев на корточки, поместил руки над тазом. — Ну, чего вы ждете? Лейте!

— Может, лучше снаружи? А то мы забрызгаем все ковры.

— И очень хорошо. Будет прохладнее. Лейте же!

— А ваш макияж не размажется? Краска, или какое там у вас снадобье, не попадет в глаза?

Он усмехнулся.

— Это матушка Фарида постаралась. Не мог ей отказать. Лейте! Смыться не смоется, может, хоть побледнее будет.

Я осторожно стала лить воду в его подставленные ковшиком ладони. Он ополоснул их раз, другой, потом, шепнув:

— Пока хватит, — умылся и тихо попросил: — Еще!

Я снова наполнила его руки водой. Он вдруг приблизил их к моему лицу и умыл меня.

— Что вы делаете? — От неожиданности я чуть не выронила кувшин.

— Еще? — доверительно прошептал он, не убирая своих мокрых рук с моего лица и заглядывая мне в глаза. — Ну? Скажите: е-ще!

— Еще…

Ковшик его рук снова был над тазом передо мной. Я налила воду, и он снова ласково умыл меня. Его взгляд светился любовью.

— Еще, — замирая от нежности, попросила я.

— Нет, теперь моя очередь. — Он забрал у меня кувшин. — Вы поняли, как правильно умываться?

Я кивнула и подставила над тазом руки. Он налил в них воды. Я осторожно понесла эту воду к его лицу. Он погрузил его в мои руки и там, в воде, стал трогать языком и целовать мои ладони и пальцы. Это было до того дивно, что я, не удержав равновесия, плюхнулась на ковер.

— Еще? — весело спросил он и прилег рядом.

— Еще, — согласилась я и подставила руки под струйку из кувшина.

И это чудо с прикосновениями его языка и губ к моим пальцам и ладоням повторилось…

— Еще!..

— Все. Воды больше нет! — Он перевернул кувшин над собой и поймал ртом последнюю каплю.

— А мне?

Он многозначительно кивнул и, обнимая меня на ковре — я почувствовала долгожданную тяжесть и гибкость его тела, — одними губами вдохнул эту каплю в мой рот. Я застонала, ловя его губы, но он тут же отстранился и, приподнявшись на локте, заглянул мне в глаза.

— Ну вот. Я отдал вам все свое богатство — всю воду до последней капли. Больше у нищего кочевника ничего нет. Вы останетесь со мной?

Я хотела сказать: «Я безумно люблю тебя, и совсем не нужно тратить время на дурацкие шутки, и, когда мы одни, давно пора говорить «ты»», — но лишь потянулась к нему, чтобы прижаться и поцеловать. Он не дал мне этого сделать, мягко, хотя и решительно отодвигая рукой.

— Вы молчите, Эльза, а я жду ответа. Я задал вопрос.

Я успела погладить его по этой руке и, изловчившись, даже поцеловать косточку на гибком смуглом запястье с тонкими черными волосками…

— Пожалуйста, Гамид…

Он вскинул голову: я же впервые назвала его по имени.

— Пожалуйста, Гамид, — повторила я, вытаскивая заколку и встряхивая волосами. — Не нужно шуток. Просто… Просто люби… те меня! Ско… рее…

Я действительно задыхалась, потому что эта его бездейственная близость сводила меня с ума. К тому же по подрагиванию уголков его губ и напряженному дыханию я чувствовала, что ему тоже неимоверно трудно сдерживаться.

Он кашлянул и погладил меня по волосам.

— Мадам, вы искушаете. Но все же: вы действительно готовы отдаться нищему?

— Хватит! — Я вскочила на ноги. — Сначала с этим ларцом — тест на богатство? Теперь с водой — на нищету?

Он какое-то время загадочно смотрел на меня, доводя до исступления взглядом своих подведенных фараонских глаз, потом рассмеялся и сел на ковре.

— А мне нравится ход ваших мыслей. Раздевайтесь!

— Что?!

— Я должен вам помочь или вы действительно предпочитаете заниматься лю-бо-вью в одежде? Скажите! Не отказывайте себе ни в чем. Я целиком к вашим услугам! Камасутра, миссионерские утехи, тантрический секс? В одежде или без? А может быть, забавы маркиза де Сада? Только скажите, я исполню любые ваши фантазии!

— Прекратите! — Я топнула ногой. — Это омерзительно!

Он резко посерьезнел:

— Простите. Но вы ведь так и не ответили на мой вопрос.

— Какой? Про вид утех?

— Ладно. Забудем. Идите сюда. — Он потянулся ко мне и поманил обеими руками. — Идите-идите. Не злитесь! Ну я погорячился. Я был не прав. Очень сожалею. Довольны?

— Не очень. — Я подошла и опустилась на ковер рядом с ним. — Но у меня же нет выхода.

— То есть? — Он пододвинулся и положил свою голову мне на колени. — С чего вы это взяли?

От его головы и плеч в меня тек нестерпимый жар, но чернущие магические глаза смотрели снизу вверх с удивительной покорностью. Я люблю тебя, мой принц, мысленно ответила я этим ночным глазам, наклонилась и стала целовать его лицо, куда только попадали мои губы.

— Я знаю, — шепнул он, будто я произнесла это вслух, и, перекатившись на бок, тоже целовал меня и играл пальцами в моих волосах, изредка повторяя: — Эльза, Эльза…

Странно, но от этих совершенно невинных ласк на место моего дикого желания и дикой же злобы, что оно никак не реализуется, приходил необыкновенный покой и тихая трепетная радость. Дыхание моего принца и жар его тела, который не могла скрыть никакая одежда, тоже постепенно стихали.

— Так хорошо, — прошептала я, — так спокойно. Будто лодка плывет по течению и укачивает. Я сейчас усну…

— Спите, моя прекрасная пери. Спите, — тихо заговорил он между поцелуями. — Мне все равно пора уходить. А когда вы проснетесь, я уже вернусь.

Я хотела напомнить ему про рацию и о том, что он хотел есть, но блаженная дрема окутывала меня все сильнее, и даже его ласковый голос я уже едва слышала сквозь сон:

— Мы поужинаем под звездами, моя пери. Я назову вам все их имена и расскажу все истории нашего звездного неба…




Глава 14, в которой я проспала до заката


Полог шатра был откинут, и на фоне поблекшего сиреневатого неба я видела силуэт Фариды, которая неспешно, словно совершая некий ритуал, расставляла на низком столике мисочки с угощениями и посуду. В шатер заглянула другая женщина и передала Фариде зажженную керосиновую лампу, осветившую на миг их сухие темные руки с браслетами и кольцами. Потом появилась еще одна с большим блюдом, накрытым крышкой, вероятно, там было что-то горячее. Фарида заглянула под крышку, покивала головой — осталась довольна — и прямо с крышкой водрузила блюдо в центре столика, вместе с остальными женщинами слегка раздвинув сервировку.

Женщины двигались беззвучно, лишь совсем тихо порой позвякивала посуда и браслеты на их руках. Керосиновая лампа, которую Фарида поставила на пол, мягко подсвечивала снизу словно бы бестелесные силуэты в колышущихся темных одеждах. От накрытого стола тянулись тонкие ароматы неведомых пряностей, загадочно поблескивала посуда, неровный прямоугольник неба за откинутым пологом становился все темнее. Издалека текли невнятные голоса и звуки поселения.

Двигаться не хотелось. Было уютно лежать на мягких коврах под меховым куньим пледом, которым, наверное, перед уходом укрыл меня мой принц, или же позаботилась Фарида, зная от него или просто догадавшись о не желавшей отпускать меня неприятности акклиматизации — ознобе в самое пекло. А сейчас мне было не холодно и не жарко, но удивительно приятно и спокойно среди этих женщин в допотопных одеждах, занятых самым допотопным же действом — накрыванием стола. Действом очень важным, хоть в моем цивилизованном мире, хоть здесь — среди людей пустыни, живущих точно так же, как и их предки сотни лет назад.

Прямоугольник неба сделался уже почти совсем темным. Свет шел теперь только от древней керосиновой лампы внизу. Я опять испытывала то же самое ощущение безвременья или даже — времени, повернувшего вспять, как тогда на террасе во внутреннем дворике, когда в круге горящих светильников мой принц кормил меня айвой…

Не сговариваясь, женщины пошли из шатра. Между их головами я увидела звезды, как-то вдруг мгновенно вспыхнувшие на небесах. Их было очень много!

«Мы поужинаем под звездами, моя пери. Я назову вам все их имена и расскажу все истории нашего звездного неба»…

И — темнота. Полог задернулся.

Лишь жалкий керосиновый фонарь на полу чуть раздвигал вокруг себя обступивший мрак, вырывая из него краски узора ковра и край столика — витая ножка, мерцание парчовой скатерки, бок расписной мисочки с чем-то.

«Спите, моя прекрасная пери. Спите… Когда вы проснетесь, я уже вернусь»…

Я резко села. А вдруг он не вернется? Просто он опять в нашем времени, а я — в этом? Где из всех благ цивилизации — лишь керосиновая лампа! Я вскочила на ноги, схватила этот несчастный фонарь и, едва ориентируясь в темноте, бросилась туда, где, по-моему, из шатра был выход. Но фонарь осветил лишь сплошную матерчатую стенку.

— Фарида! — закричала я.

Ткань колыхнулась, и всего лишь в метре правее откинулся полог. Я увидела силуэт женщины и звезды в проеме над ним.

— Фарида!

Она поклонилась и что-то произнесла в ответ, жестом руки с забренчавшими браслетами показывая на накрытый стол.

— Эмир? Где эмир? — спросила я, поднося к ней лампу.

Она виновато улыбнулась, пожала плечами, подняла руку вверх и закрутила кистью.

— Др-др-др-др!

— Улетел на вертолете?

Она повторила свой жест и опять показала на угощение.

— Шукран, — сказала я. — Шукран. — И добавила, всячески жестикулируя: — Эмир — нет. Я — нет.

Фарида внимательно смотрела на меня, потом отрицательно затрясла головой, схватила меня за руку, потащила к столу, показывая то на еду, то на меня.

— Эмир — Эльцза, эмир — Эльцза!

— Он прислал мне ужин, но сам не придет? — уточнила я, слабо представляя, как передать жестами свой вопрос.

Фарида вдруг прислушалась, подняв вверх голову. Заулыбалась, закивала и потащила меня уже к выходу из шатра, показывая рукой на небо и на свои уши.

— Эмир! Эмир! Др-др-др-др!

Действительно сверху шел звук приближающегося вертолета. Я кивнула, показав на уши.

— Эмир. Эмир. Я слышу, Фарида. Др-др-др!

Она очень довольно закивала и уволокла меня обратно в шатер, снова показывая на стол.

— Эмир — Эльцза. Эмир — Эльцза!

— Шукран, — сказала я и послушно опустилась на ковер возле стола. — Шукран, Фарида.

Она многозначительно улыбнулась и с проворностью фокусника извлекла откуда-то расческу с поломанными зубьями.

— Эмир — Эльцза! Эмир — Эльцза! — И принялась расчесывать мои волосы.

Из вежливости я не сопротивлялась. Я хорошо слышала, как прилетел вертолет, как стихло «др-др-др», а дальше время невыносимо замерло. Мне хотелось вскочить и побежать к моему принцу навстречу, но Фарида все расчесывала и расчесывала мои волосы, что-то гортанно напевая под нос, а моего принца пока еще было не видно и не слышно. Я чувствовала, как Фарида заплела мне одну косу, потом расплела ее, снова долго возилась с расческой, потом — заплела две косы, снова расплела… Наконец снаружи раздались шаги.

— Эмир! — выдохнула я и попыталась встать но Фарида удержала меня за волосы. Она в очередной раз заплетала мне косы и, похоже, вовсе не собиралась выпускать их из своих рук.

«Животным мы связываем ноги, людей запираем…»

В проеме на фоне ночного неба возникла фигура мужчины как будто в военной форме, но с непокрытой головой. Я чуть не вскрикнула и даже была рада присутствию «дуэньи», но она моментально бросила свое занятие и склонилась в поклоне.

— Добрый вечер, — сказал мужчина, и это был голос моего принца! — Простите за опоздание.

Он шагнул в шатер. Фарида темной тенью выскользнула наружу, а я не могла пока ни пошевелиться, ни даже говорить. Я впервые видела его не в громоздком одеянии, а просто в светлых брюках и рубашке с коротким рукавом.

Безупречная фигура и голые выше локтя руки. Смуглые, с прекрасной мускулатурой, моим любимым гибким запястьем и темными блестящими волосками. Он чуть нагнулся и протягивал их мне распахнутыми объятиями, явно не понимая, почему я медлю, не вскакиваю и не бросаюсь ему на шею. В полумраке шатра его лицо было совсем усталым и даже как будто постаревшим, но я видела его радость от встречи, хотя по-прежнему все еще не могла заставить себя встать.

— Что-то не так? — озабоченно спросил он, опускаясь на ковер рядом со мной и не сводя с меня своих подведенных глаз. — Опять неважно себя чувствуете?

— Нет. Все хорошо. — Я не удержалась и погладила волоски на его руке. — Просто… просто вы слишком красивы…

Он коротко улыбнулся, перехватил мою руку, поцеловал ладонь и задержал ее на своем липе, глядя на меня. Я видела его глаза — чернее мрака вокруг нас — и чувствовала на ладони его дыхание. Я пододвинулась к нему ближе и уткнулась головой в его плечо. Он обнял меня, поцеловал в макушку и спросил:

— Вы очень расстроились, что я опоздал?

Я отстранилась и нарочито бодро сказала:

— Вы вовсе не опоздали. Звезды только что взошли! И давайте ужинать. Вы ведь, как всегда, страшно голодный?

Он смотрел мне в глаза и улыбался своими выразительными губами и очами с египетской фрески. Мои руки лежали вокруг его шеи, а его — обнимали меня. И я почти сидела на его коленях. Не знаю, сколько мы так смотрели друг на друга, но первой не выдержала я и поцеловала его губы. Он с горячим дыханием ответил на мой поцелуй. Только очень быстро и, опять отстранившись, поймал мой взгляд.

— Еще… — попросила я.

— Сожалею. — Он грустно улыбнулся, вздохнул и бережно убрал с себя мои руки. — У меня сейчас слишком мало времени, а я действительно страшно хочу есть. — Протянул руку к столу и взял первый попавшийся кусок. — Присоединяйтесь, моя пери, — предложил он уже с набитым ртом. — А что там под крышкой?

— Не знаю.

— Так поинтересуйтесь!

В накрытом блюде оказался горячий еще плов с огромными кусками баранины.

— Замечательно! — сказал мой принц, пододвигая все блюдо к нам поближе. — Ешьте, гарантирую, это очень вкусно!

— Прямо из блюда? — спросила я и поискала глазами хотя бы вилку, потому что отдельных тарелок тут не оказалось.

— Потеряли приборы?

— Да. Здесь ничего нет, кроме ножей!

— И не нужно, моя пери. — Кончиками пальцев он взял рис. — Открывайте рот! Пора учиться правильно есть плов.

Я с сомнением посмотрела на него и гору плова. Он усмехнулся и отправил порцию себе в рот.

— Что ж, моя пери. Наверное, вы правы. Мало времени. С вами я всегда забываю о нем. Но, пожалуйста, ешьте сами. Правда, очень вкусно. — Он действительно стал есть плов прямо руками, вернее своими неизменно завораживающими пальцами. — Ешьте, ешьте, пока горячий.

— Ладно. Я попробую.

И тоже начала есть, как он, руками. Когда дело дошло до мяса, он немного покормил меня сам — аккуратно отрезая ножом кусочки от больших кусков и помещая их мне в рот.

— Все-таки так лучше, моя пери? Не правда ли? — спрашивал он веселым голосом и подносил к моему рту горьковатый чай в малюсеньком стаканчике.

— Может быть, и лучше. Но все равно — не айва.

— Айва? Хотите уже айвы? Пожалуйста! — Он потянул руку к тарелке с тремя плодами айвы, но тут откуда-то приглушенно донесся противный сигнал его рации.

Он виновато посмотрел на меня.

— Простите. Мне пора идти.

— Знаю. Вы говорили, что у вас мало времени. Но где же ваша рация?

— Снаружи. У шатра. Я оставил там, чтобы не мешала.

— Ответьте!

Он махнул рукой:

— Не обязательно. Просто я попросил, чтобы сообщили, когда заправят вертолет.

— Учения? Маневры? Поэтому вы в военной форме?

Он хмыкнул и допил чай.

— Просто в вертолете очень тесно, там не развернешься в кашубии. За все цепляется. Длинная. Ужасно мешает. — Он улыбнулся и вздохнул. — Как же мне не хочется от вас уходить!

Я погладила волоски на его руке.

— Не уходите.

Он опять вздохнул и поднялся.

— Увы, не могу. Но завтра обещаю сделать все, чтобы познакомить вас со звездами!

Я тоже встала.

— Чувствую, что у вас какие-то очень большие проблемы.

Он вскинулся:

— Так заметно?

— Да. Скажите, что-то случилось? Вы ведь только что прилетели и почему должны опять улетать? Вы же в отпуске!

— Нурали сегодня прооперировали, — помолчав, сказал он. — Гнойный аппендицит. Прорвался.

— Перитонит?

— Да, кажется, так называется. В медицине я не силен. Надо отвезти к нему Фариду, его мать.

— А это будет уместно, если я полечу вместе с вами? Мне бы тоже хотелось поддержать Нурали.

Он взял в свои ладони обе мои руки.

— Спасибо. Но не стоит. Со мной полетит еще один его родственник. А вместо Фариды с вами будет Зейнаб, ее внучка. И я вас очень прошу, не разгуливайте днем по стоянке…

— …Без платка?

— Не разгуливайте по стоянке одна! Вы даже себе не представляете, как действуете на наших мужчин. А они очень горячие и темпераментные.

— Боитесь, что на меня кто-нибудь нападет?

— Никто вас не обидит. Ручаюсь! Но пожалейте их и их жен. Ведь им достаточно лишь взгляда мужа на другую, чтобы сгорать от ревности. Пожалуйста, будьте только с женщинами.

— Может быть, мне вообще не выходить из шатра?

— Но вы ведь еще не закончили свои исследования? Вы — мой гость, и, повторяю, вас здесь никто не обидит. Кроме того, часть моей охраны тоже останется.

— Чтобы я не сбежала?

— Опять за свое? — Он на мгновение повеселел. — Во-первых, вам наверняка понадобится подзарядить аккумуляторы вашей камеры или ноутбука. А во-вторых, есть машина с радиостанцией, и вы всегда сумеете связаться со мной.

— Подождите. Выходит, вы сейчас не вернетесь? Я не увижу вас до самого завтрашнего вечера?

— Эльза. — Он держал мои руки и смотрел мне в глаза. — Эльза.

— Да. Я все понимаю. Иногда вам нужно немного поруководить страной.

Он тихо рассмеялся.

— Вы умница. До завтрашнего вечера! — Отпустил мои руки и пошел из шатра.

Я бросилась следом.

— Вы даже не поцелуете меня на прощание?!

Он замер.

— Я не собираюсь прощаться. Посмотрите. — И показал на небо. — Миллионы звезд! Вы когда-нибудь видели столько?

Говорить я не могла: полное ощущение, что мы можем вообще никогда больше не увидеться. И он тоже это знает и боится не меньше, чем я.

— Что бы там ни случилось, моя пери, но даю вам слово, завтра вечером мы будем вместе смотреть на звезды.

— А вдруг… Вдруг завтра не будет видно никаких звезд?

— Исключено. Небо покажет нам все звезды, я уж постараюсь.

Он бросил на меня последний взгляд и быстро зашагал между шатрами. Перед многими из них горели костры, и его фигура, становясь все меньше, то вдруг возникала, то опять терялась в темноте. Вокруг костров люди занимались ужином. До меня долетал их гортанный говор, тянуло запахом жареного мяса. Порой взлаивали собаки. Откуда-то донеслись звуки дребезжащей музыки. А надо всем этим простиралось огромное иссиня-черное, как глаза моего принца, небо с просто невероятным количеством звезд, среди которых золотой лодочкой плыл месяц. Я обрадовалась ему, как старому знакомому, — ведь эта золотая лодочка плыла и вчера над внутренним двориком, где тихо журчали струи фонтана, дремал белый павлин, и волшебный круг горящих светильников отделял нас с моим принцем от остального мира…

Кто-то тронул меня за рукав. Я обернулась.

Женщина сказала:

— Зейнаб, — и склонила голову.

Утром именно она показывала мне, как вышивают золотой нитью и бисером. У нее было две девочки, лет восьми и шести, которые уже довольно уверенно владели иголкой. Я снимала их за работой, и Зейнаб, похоже шутливо, комментировала свои действия, потому что остальные женщины весело посмеивались. Сейчас лицо Зейнаб было сосредоточенным и строгим. Если она — внучка Фариды, значит, Нурали и ее родственник. Как же мне выразить жестами свое сочувствие и поддержку?

Послышался звук взлетающего вертолета. Мы обе посмотрели на небо в том направлении. Серебристый силуэтик стрекозой поднимался вверх.

— Эмир, — сказала Зейнаб.

— Фарида, — сказала я. — Нурали. — И обняла Зейнаб.

Она сначала напряглась и попыталась освободиться, но я гладила ее спину и повторяла:

— Зейнаб, Зейнаб. Все хорошо, Зейнаб…

Она обмякла, и я почувствовала, что она плачет. И сама вдруг тоже заплакала. Шум вертолета стихал. Серебристая стрекоза растаяла в темноте. Мы тихо плакали и гладили друг друга. И в этом было какое-то невероятное облегчение.

Затем концами своих покрывал она вытерла слезы, присела и пальцем стала чертить на песке фигурки, приговаривая:

— Фарида. Ахмет. Рашид. Джамиля. Нурали. Гасан. Тамиля. Таир. — Посмотрела на меня.

Я кивнула, мол, понимаю, это дети Фариды.

Она повторила, показывая пальцем на значки:

— Фарида. Ахмет, — и около Ахмета нарисовала еще несколько, сопровождая их разными именами. При имени «Зейнаб» показала на себя и уже рядом с этим значком символически изобразила двух своих дочек.

Я понимающе кивала. Она показала на меня и отдельно нарисовала еще одну фигурку.

— Эльцза! — Ее заплаканное лицо вдруг повеселело. — Эмир! — И тонкий палец пририсовал живот моей фигурке…

От растерянности я невольно охнула.

Она оживленно заговорила, одобряюще закивала и стала чертить вокруг «Эльцзы» много фигурок, повторяя:

— Эмир! О! Эмир!

Я отрицательно замотала головой и замахала руками. Она недовольно посмотрела на меня, резко стерла вокруг «Фариды» все фигурки, кроме одной:

— Нурали! — И, подняв вверх один палец, сделала вид, что плачет, а в результате не смогла сдержать настоящих слез.

Я опять обняла ее. Но она вывернулась и потянула меня за рукав, определенно зовя куда-то. Я пошла за ней, и мы оказались у костра, вокруг которого были только женщины и дети. Они ужинали. Завидев меня, все вскочили на ноги и стали кланяться. Я замахала руками, мол, не надо, не надо, но по жесту Зейнаб поняла, чего от меня ждут, и присела к костру. Все засуетились и стали меня угощать. Но то, что в эмалированной мисочке протянула мне самая старшая, даже по виду мало походило на еду. Какие-то комки мутной серой каши с черными пятнышками и устрашающим запахом…

— Шукран, — пробормотала я, принимая миску.

Все смотрели на меня. Но даже притронуться к этому выше моих сил, а они это ели… У этих детей и женщин вообще не было никакой другой еды! Я вскочила на ноги — к общему недовольству и полному недоумению. Сжимая миску одной рукой, другой я схватила Зейнаб за руку и почти бегом поволокла за собой в свой шатер.

Зейнаб бубнила что-то жалобное, но я выкрикнула:

— Плов! Айва! Кишмиш! Эмир! Эльза! Плов! Халва!

Она закивала робко и радостно. Кажется, поняла. Я ворвалась в шатер, сунула миску с кашей на кресло и схватила блюдо с пловом. Зейнаб несмело потянулась к сластям.

— Да-да! Все! Бери все! — Я вручила ей плов и прямо на крышку блюда стала водружать мисочки и тарелочки с остальными яствами. — Хоть раз в жизни поедите нормально! Забирай, забирай!

— Аллах. Аллах. О Аллах…




Глава 15, которая у костра


Девчушки Зейнаб всячески подчеркивали свою ко мне принадлежность и не отходили ни на шаг. Их мать тоже горделиво демонстрировала свои статус моей фрейлины — все остальные женщины были вынуждены общаться со мной только при ее посредстве. Впрочем, изобретенный ею способ «иероглифов» на песке пришелся очень кстати, и уже очень скоро я была посвящена в их родственные связи и всевозможные проблемы. Женщины смотрели на меня так, будто от моей воли напрямую зависело их дальнейшее благополучие.

Изобильного ужина на двоих оказалось конечно же недостаточно на полтора десятка едоков, пусть даже большую их часть составляли дети, безмерно обрадовавшиеся лакомствам. Радовались и женщины, но все равно эта ночная трапеза больше походила на поминки по Нурали. Я была не в состоянии заставить поверить их в возможности современной медицины. Вместе с Фаридой полетел еще и Таир — последний, если не считать Нурали, мужчина в их роде.

Мне была представлена его жена Зухра — совсем еще девочка с огромным животом. Ей предстояло рожать буквально на днях, но ребенок теперь будет расти без отца, потому что тот теперь — тень эмира. Знали бы они, что так случится, не стали бы его женить: чрезмерный калым за Зухру очень сильно подорвал финансовое положение рода. Чрезмерным же он был потому, что другие роды этого клана очень неохотно роднятся с родом Фариды — единственным, где родство традиционно идет по женской линии, потому что тот исстари служит «молочной верблюдицей» для рода их эмира. С одной стороны, родство — почетное, но с другой — крайне неудобное. Мальчиков забирают в «тени эмира», и они уже почти никогда не продолжают род, а женщин в кормилицы, и их дети остаются на попечении родственников. Хорошо еще, если это кормилица мальчика — тогда женщина все-таки возвращается домой, но уже порченая — избалованная сытой придворной жизнью.

Участь матерей девочек хуже — они разлучаются с родными навсегда, хотя конечно же живут в довольстве и в сытости, и что с учетом нынешней ситуации могло бы стать хорошей карьерой для той из них, которая в нужный момент окажется кормящей, случись госпоже Эльцзе родить девочку через девять лун и девять дней. Но здесь сразу же возникает самая главная проблема: как в нужный момент получить женщину, кормящую новорожденного, если на сегодняшний день во всем роде беременна только Зухра, которая уже вот-вот родит, а у всех остальных — нет мужей…

Костер давно догорел. Дети спали на руках у женщин. Голоса сделались тише. Я чувствовала, что пора уходить, но дочки Зейнаб дремали, уткнувшись в мои колени с разных сторон. Они напоминали грязненьких свернувшихся кошечек.

Зейнаб многозначительно показала на небо. Я прислушалась. Она с улыбкой замотала головой и, посмотрев вверх, восторженно произнесла:

— Джамиля джиддан!

— Очень красиво? Да. Очень. Очень красиво!

Чернота неба светлела, и звезды таяли буквально на глазах.

— Джамиля джиддан! — повторила Зейнаб и жестами дала понять, что я обязательно должна снять на камеру эту красоту, причем как можно скорее, и, бесцеремонно разбудив дочек, потянула меня за руку, поторапливая.

Я поднялась на ноги и сказала всем женщинам:

— Шукран. Шукран.

Они засуетились, стараясь поймать и поцеловать мои руки. Но я еще раз повторила:

— Шукран, — и почти убежала.

В предрассветном сумраке зрелище нищеты было просто невыносимым! Еще вчера их быт и традиции интересовали меня лишь с точки зрения посетительницы музея под открытым небом. Но это живые люди, и они так живут. «Молочные верблюдицы»… Для европейцев традиции — всего лишь некий, порой забавный элемент праздника и вовсе даже не обязательный. Но уж никак не безысходный образ жизни!

Я влетела в шатер, схватила камеру, вымелась наружу. Девчушки тут же уцепились за мои брюки. Зейнаб устало смотрела на них. Небо из темно-синего сделалось уже светлым с розовато-лиловой полосой на горизонте.

— Джамиля джиддан, — напомнила Зейнаб, показывая на небо и на камеру в моих руках.

Я кивнула и направилась за шатры в пустыню. Зейнаб и девочки пошли следом. Я включила камеру и решительно протянула ее Зейнаб, давая понять, что хочу, чтобы снимала она. Она растерянно попятилась, но я настаивала. Девчушки определенно поняли мое намерение и радостно запрыгали, тоже уговаривая свою мамашу действовать смелее.

Наконец она прошептала:

— Бисми Аллах!.. — взяла камеру и, робко косясь на меня, занялась съемкой.

Я смотрела на нее и видела, что ей ужасно нравится это занятие. Потом мы все вместе отсматривали на экранчике то, что она сняла — девчушки просто визжали от восторга! — и я все думала: почему ради каких-то традиций эта Зейнаб с явными художественными способностями и необыкновенно находчивым талантом общения вынуждена до конца жизни прозябать здесь?..

Девочки захотели еще раз посмотреть мамино кино, и я перегнала назад, но не рассчитала и попала на кадры, где мой принц рассказывал о верблюдах. Это выходило у него слишком интимно, и я хотела тут же перекрутить дальше, но мои приятельницы явно заинтересовались:

— Эмир! Эмир! О эмир! — И Зейнаб, присев, начала пальцем рисовать на песке.

Я терпеливо ожидала, что ее эскизы опять сведутся к моей фигурке с животом, но, похоже, речь пошла о семье эмира — о его старшем брате и потомстве того.

Тонкий смуглый палец руки с изобилием серебряных колечек и позвякивающих браслетов чертил на песке фигурки. Отяжелевший, еще ночной песок был влажным, и «анимация», окрашиваясь цветами рассвета, будто оживала.

Кружок-головка, два кружка пониже — груди, затем палочка-талия, и кривая намечает округлые бедра и одновременно — раздвинутые ноги рожающей женщины, между которыми чуть ниже появляются фигурки поменьше с женскими или мужскими половыми признаками, и мелодичный, чуть хрипловатый голос Зейнаб называет их имена, а потом ее пальцы разметают на песке фигурки умерших.

У Эльнары и у Зейнаб примерно в одно время родились дочки — Зейнаб показала на свою младшую, — и в то же самое время и тоже девочку родила жена брата нынешнего эмира: между раздвинутыми ножками фигурки по имени Тамиля появились по очереди три маленькие мужские фигурки и одна крошечная женщина, кормилицей которой и стала удачливая Эльнара, потому что у той был первый ребенок, а у самой Зейнаб уже имелась еще одна дочка и старший сын, и одного ребенка вырастить без матери легче, чем повесить на семью троих. Теперь Эльнара живет во дворце — смуглый палец нарисовал на песке дворец в виде прямоугольника с башенками и куполами, — и все ей кланяются — Зейнаб театрально изобразила, как все кланяются Эльнаре, а сама же Зейнаб навеки осталась здесь — она показала на себя и с выражением безнадежности обвела рукой вокруг. Получалось, что, снимая рассвет над пустыней, Зейнаб тоже думала о том, почему она не может вырваться отсюда, как вырвалась ее удачливая кузина.

Тем временем стало уже достаточно светло, и я дала понять Зейнаб, что хочу записать на камеру ее «письменность», если она не возражает. Зейнаб закивала, заулыбалась и, переместившись в сторону от готовых рисунков, принялась уверенно повторять свой рассказ так, как если бы дубль был для нее привычным делом. Смуглая рука рисовала на песке, позвякивали браслеты, чуть хрипловатое контральто гортанно называло имена.

Девчушки, в обнимку присев на песок, очень серьезно наблюдали за матерью, которая словно священнодействовала, записывая на бескрайнем полотне пустыни летописи рода: вот мужчина, вот женщина, которая рождает новые поколения. Кто-то живет дальше, кто-то растворяется в песке под ее рукой.

Я старалась снять так, чтобы на общем плане в кадр на фоне бескрайнего горизонта с медленно взмывающим солнечным шаром попадали лишь фигуры Зейнаб и ее девочек. Мать и дочери, дающие продолжение жизни.




Глава 16, в которой сел аккумулятор


Я вытащила его из камеры и попыталась знаками сообщить Зейнаб, что теперь нужно сходить в лагерь военных, чтобы его зарядить, и заодно от них по радио можно поговорить с эмиром. Не уверена, поняла ли она насчет аккумулятора, но идею переговоров с эмиром одобрила: мы же сможем узнать, как дела у Нурали. Только сейчас очень рано, нужно сначала поспать и пойти попозже, когда военные тоже встанут.

Мы вернулись в мой шатер, и Зейнаб стала готовить постели, не позволив мне ей помогать. Девчонки обнаружили на столе забытую мисочку со сластями и радостно их уплели. Потом вместе с матерью, не раздеваясь, они улеглись ближе к входу, и буквально через минуту я уже слышала, как они все ровно дышат во сне.

«Ренджровер» мягко катит по пустыне. Рация молчит, а мой принц смотрит только на меня, вместо того чтобы смотреть на дорогу. Я хочу сказать: «Осторожнее, мы можем врезаться», — но не говорю, потому что кругом только песок и врезаться во что-то просто невозможно. Он убирает руки с руля, машина продолжает двигаться, мягко покачиваясь, как лодка. И уже никакой машины больше нет, а только яркий ковер, окруженный хороводом светильников, и мы лежим на этом ковре.

Пальцами он осторожно отводит волосы с моего лба и шепчет: «Ты такая красивая»… Я хочу сказать, что на самом деле если кто и красив, то именно он, но не могу произнести ни слова. Он откидывает концы своей белой куфьи. В чернущих глазах с длинными густыми ресницами светится тайна. Я поднимаю руку, сбрасываю с него эту дурацкую куфью и играю пальцами в его волосах, его же пальцы начинают расстегивать пуговицы моей блузки.

Он целует мои губы! Их обжигает огнем, и я впиваюсь в его рот. Меня бьет дрожь, его руки обнимают и ласкают меня, а его губы касаются уже моей груди. «Любимая! Любимая моя»! — шепчет он и отстраняется. Его слова звучат музыкой, а я уже совершенно без одежды! Он целует меня всю и нежно гладит, и я задыхаюсь от счастья, и мне кажется, что я уже не смогу вынести большего наслаждения, чем дарят его губы и руки, но вдруг врывается громкий стрекот вертолета, и мой принц что-то шепчет. Я не могу разобрать слов в этом грохоте, просто понимаю, что ему пора уходить, и хочу крикнуть: «Нет! Нет! Не бросай меня!» — но уже просыпаюсь.

Вертолет грохотал наяву и разбудил не только меня. Мы переглянулись с моими фрейлинами, дружно вскочили на ноги и выбежали наружу. Но Зейнаб вдруг преградила мне путь и отрицательно замотала головой, показывая, что мне к вертолету никак нельзя, и тыча пальцем в сторону моего шатра.

Я послушно кивнула, ладно, буду ждать в шатре. Она с ободряющей и многозначительной улыбкой погладила меня по плечу, и они все трое бегом помчалась к вертолетной площадке. Туда же устремилось все население стоянки.

В шатре было сумрачно и почти прохладно. Я опустилась на ковер и, как если бы опять просматривала кадры с моим принцем, увидела его на фоне верблюдов и услышала его голос: «Животным мы связываем ноги, людей запираем»… Фарида удерживала меня за волосы. Зейнаб не пустила встречать вертолет. «Что бы там ни случилось, моя пери, но даю вам слово, завтра вечером мы будем вместе смотреть на звезды»…

Впрочем, до вечера еще далеко.

Она вернулась, и из ее объяснений я узнала, что прилетел не один вертолет, а целых два. Они привезли еще много военных, и все остались здесь.

— Для чего? Зачем?

Зейнаб что-то показывала жестами, но я не могла ее понять. Тогда я напомнила, что мы вообще-то собирались сходить к военным, чтобы зарядить мою камеру и по радио поговорить с эмиром насчет Нурали. Она закивала, но глянула на постели с таким видом, что, мол, уходить никак нельзя, если не навести порядок. Вдруг в шатер вихрем влетела ее старшая дочка и, затараторив, потащила за подол. Зейнаб объяснила, что у Зухры начались роды, и все женщины должны быть с ней.

— Я тоже? — Я показала на себя пальцем.

Зейнаб отрицательно замотала головой.

— Тогда я сама схожу поговорить по радио, — сказала я, жестами разъясняя свои намерения.

Зейнаб яростно замахала руками и зажестикулировала, мол, ни в коем случае я не должна никуда ходить одна. Когда Зухра родит, сходим вместе. А сейчас Эльцза должна отдыхать — длинный смуглый палец показал на мою постель. Свои постельные принадлежности она проворно убрала и, перед тем как уйти, выразительно покосилась в сторону кресла. На нем все еще стояла забытая вчерашняя мисочка с жуткой серой кашей. Я хотела отдать ее Зейнаб, чтобы унесла, но вдруг до меня дошло, что она заботливо предлагает мне подкрепиться!

— Шукран, Зейнаб.

Она с ласковой улыбкой поклонилась и ушла.

Я смотрела на кашу. Два вертолета привезли много военных. Другой еды нет.

«Животным мы связываем ноги, людей запираем…»

«Что бы там ни случилось, моя пери, но даю вам слово, завтра вечером мы будем вместе смотреть на звезды… Небо покажет нам все звезды, я уж постараюсь»…

Фарида удерживала меня за волосы. Зейнаб не пустила встречать вертолет. Другой еды нет. Два вертолета привезли много военных.

«Животным мы связываем ноги, людей запираем…»

Я встряхнула головой, разрывая кружащуюся вереницу мыслей, и встала с ковра. Набросила на себя покрывало с постели, взяла камеру под мышку и вышла из шатра.

Раскаленное добела солнце висело в самом зените. Неподвижный воздух обжигал. Нигде не видно ни души, но я все же решила идти к лагерю военных не напрямик, а обогнуть стоянку. Завернула за шатер и вскрикнула: в его крошечной полуденной тени на песке сидел человек в военной форме. Рядом лежали автомат и рация. Из кобуры выглядывал пистолет. Из-под фуражки на плечи свисала куфья камуфляжной расцветки.

Военный вскочил на ноги.

— Простите! Вовсе не хотел вас напугать. Вы ведь мадемуазель ван Вельден?

Французский язык практически без акцента. Виноватая улыбка на почти мальчишеском смуглом лице с тонкими усиками и мягкими чертами. Среднего роста, худощавый и совсем не страшный, если забыть про оружие.

— Виноват. Забыл представиться. — Он приложил руку к фуражке и браво отрапортовал: — Майор Салех Али!

— Очень приятно, майор. Стало быть, вы меня охраняете?

— Так точно!

Я приложила ладонь козырьком ко лбу и обвела взглядом линию горизонта.

— Ну и где же враги? Что-то не заметно ни вражеской конницы, ни пехоты, ни авиации!

Майор хохотнул звонким тенорком.

— Невнимательно смотрите, мадам! Вон же! — И показал рукой вдаль. — Видите длинное темное облачко? Шлейф такой?

— Пыль от конницы? Нет. Не вижу.

— Ну присмотритесь!

— Да нет там ничего!

Он улыбнулся со вздохом.

— Есть. Песчаная буря. Стороной идет. Но если ветер изменит направление, нам тут всем несдобровать! Не хочу обижать ваше зрение, но, думаю, оптика вашей камеры позволила бы вам разглядеть бурю и даже запечатлеть.

Я с сомнением посмотрела на майора, на камеру, на небо.

— Кстати, — добавил он. — Два вертолета людей сюда затем и прислали, чтобы в случае чего было бы побольше рук откапывать из песка.

— Этим? — Я показала пальцем на его автомат и пистолет в кобуре. — Два вертолета майоров?

Он рассмеялся так заразительно, что я тоже не удержалась.

— Ох, француженки! С вами не соскучишься. Кстати, моя жена тоже француженка. Вернетесь в столицу, приходите к нам в гости. Она будет очень рада соотечественнице. Сами понимаете!

— Э-э-э… спасибо, конечно, за приглашение… Только вообще-то я бельгийка.

— Бельгийка? Но вы ведь вроде бы из Парижа?

— Да. Я там живу и работаю.

— Значит, все равно француженка. Ну вы и завернули! Два вертолета майоров! — Он фыркал от смеха. — Два вертолета майоров!

Пока он веселился, я пристроила камеру на плечо и действительно увидела очень далекое серое облачко, летевшее вдоль горизонта и на глазах вытягивавшееся шлейфом.

— Я ее вижу!

— Так снимайте! Редкое зрелище!

— Нечем. — Я опустила камеру. — Сел аккумулятор. Я затем и шла к вашим машинам, чтобы попросить зарядить.

— Что же сразу-то не сказали?! — Майор нагнулся и подхватил рацию с земли. — Сейчас вызовем бойца, сбегает, поставит заряжаться. Не нужно вам никуда ходить!

— Нужно! Подождите, никого не вызывайте.

— Зачем? Боец сбегает. Заодно мне водички принесет. Жарища сегодня, просто невозможно!

— Эмир сказал, что есть машина-радиостанция, и я смогу связаться с ним в любое время.

— Ф-фу! — выдохнул майор и концами куфьи вытер лицо. — Эмир… радиостанция…

— Что-то не так? Я что-то не то сказала?

— Ладно. Я вас провожу. — Он нехотя поднял автомат и повесил на плечо. — Зовите свою девку, и пойдем.

— Вы имеете в виду Зейнаб, которая обо мне заботится? Но она не девка, она — мать двоих детей.

Майор поморщился, поправил автомат на плече.

— Послушайте, мне все равно, Зейнаб она или Зухра. Мать или не мать. Берите любую тетку! Вы не в Париже. И даже не у нас в столице. Эти дикари по-своему поймут, если вы будете разгуливать по стоянке наедине с чужим мужчиной! У меня уже и так могут быть неприятности, оттого что я болтал с вами без пригляда вашей Зухры! Кстати, где она, почему вы без нее отправлялись заправлять аккумулятор?

— Потому что одна из женщин, как раз Зухра, рожает, и все остальные женщины рода, в том числе и Зейнаб, должны быть с ней. А если вам неохота тащиться куда-либо по жаре, так и скажите. Я прекрасно дойду и одна!

— Одна?! — Он округлил глаза. — Да меня расстреляют за измену, если я хоть на минуту потеряю вас из виду! Что же делать?.. А вы не можете подождать, пока она родит?

Я зло хмыкнула.

— Да, конечно, — снова заговорил он. — Я понимаю. Моя жена рожала почти сутки… Слушайте! Так если эта дев… она будет сутки рожать, они вас даже не накормят? Раз они там все вместе?

— Ну не знаю. Вообще-то мне оставили миску с кашей.

— Вот дикари! Давайте сюда вашу камеру, а то еще вывалится из сумки. Идемте. Уважительная причина — гостья самого эмира осталась голодной из-за этих варварских обычаев! Что за бред — рожать в большой компании? Грязи, что ли, чтобы младенчику побольше?

Майор шагал довольно быстро и, как ребенка, обеими руками нес мою камеру. Я спросила:

— Почему вы их так презираете? Они совсем не дикари. За века выработали свои законы, обычаи и традиции, которые помогли им выжить в пустыне, в ужасных условиях. Для условий, в каких они живут, эти люди очень даже опрятные.

— Условия! Опрятные! — презрительно повторил майор. — Эти люди остаются такими же оп-рят-ны-ми в любых условиях! Вам разве не доводилось бывать в арабских кварталах в Париже? Ну и как там насчет опрятности? Вместо того чтобы приобщаться к цивилизации, те же грязь и лень! От лени — нищета. Следствие нищеты — воровство и наркотики. Банды, преступность, терроризм! Причем вся эта изначальная грязь и лень оправдываются именно традициями и обычаями, а преступность и терроризм — даже религией! Почему? Потому что безмозглым бараньим стадом управлять гораздо легче, легче извлекать выгоду, легче заставить пойти на преступление запуганного и нищего человека. Эти чертовы приверженцы традиций готовы на все, лишь бы ничего не менялось, лишь бы процветала их плодородная грязь и нищета!

— Да вы философ. Это ваша жена так хорошо научила вас французскому языку?

Майор усмехнулся и погладил мою камеру, как кота.

— Французскому я научился в Тунисе. Я учился там в военной академии, у нас ведь пока еще таких нет. А в Тунисе по-французски не говорят разве что собаки. Знаете почему? Потому что собаки вообще не умеют разговаривать! А историю военного искусства преподавал у нас французский полковник, у которого была дочка — самая красивая девушка в мире. Я, как только в первый раз ее увидел, сразу понял: она! Взял и женился.

— Прямо так сразу?

— Практически да. — Он самодовольно хмыкнул. — Хотя мои родители были против. Иностранка, вера не та. Но я им по телефону соврал, что мы уже ждем ребенка, чтобы они меня не прокляли, и им ничего не оставалось, как согласиться.

— А ее родители?

— У полковника к зятю было одно требование — чтобы офицер. Его не волновали всякие предрассудки. Мои родители тоже смягчились, когда моя Аньес родила сразу двух мальчишек. Хотите, их фотку покажу?

— Конечно.

Он переложил камеру в одну руку и извлек бумажник. Раскрыл и протянул мне. На фотографии была действительно очень интересная полноватая блондинка явно с нормандскими корнями, и два совершенно одинаковых примерно годовалых смуглых мальчика на ее коленях.

— Да, красавица! А как зовут ваших сыновей?

— Искандер — в честь моего отца, и Александр — в честь полковника. Правда, здорово? Имена одинаковые и в то же время разные. Между прочим, это придумала старшая жена моего отца. Она их просто обожает! А раньше больше всех ненавидела мою красавицу Аньес.

— Подождите, выходит, у вашего отца несколько жен?

— Две. Старшая, Шакира, и моя мама. Шакира оказалась бездетной, и отцу пришлось взять вторую жену.

— И они живут все вместе? Как же они ладят?

— По-разному! — Майор хмыкнул и убрал бумажник. — Вообще-то по обычаю полагается, чтобы у каждой жены был отдельный, ха, шатер, но в городе, сами понимаете, держать две квартиры слишком дорого. Две жены — вообще дорого, не говоря о трех или там четырех. Поэтому теперь две жены, как у моего отца, большая редкость. Но когда нет детей, вторая жена — единственный выход.

— А у кого-нибудь есть гарем?

— Гарем? Гарем! Гарем! — Он смеялся так же исступленно, как и над моей шуткой насчет вертолетов с майорами. — Ну вы меня сегодня просто уморите! О чем вы? Гарем не по карману даже самому эмиру!

— То есть у него нет гарема?

Майор плутовато прищурился.

— Ах вот что вас волнует! Нет. Нет у нашего эмира ни гарема, ни жен. Ни одной! Все вакансии свободны!

— А существуют какие-нибудь правила, на ком он может жениться, а на ком нет? Майор, не надо так на меня смотреть. Меня это интересует только с точки зрения обычаев и традиций. Я же буду снимать цикл программ о вашей стране.

— Стало быть, чисто с научной точки зрения? Понятия не имею! Сами его спросите. Сейчас придем, соединит вас с ним радист, вот и поинтересуетесь. Сразу мне расскажете, ладно? А то потом станете женой эмира, и вас в гости уже не дозовешься.




Глава 17, в которой даже по радио не было связи


Из-за той далекой песчаной бури, обходившей сейчас оазис стороной. После каждой попытки радист выразительно разводил руками и повторял:

— Место особое! Само по себе. На том конце меня точно слышат, а я их нет. Сколько раз такое было! Дух Ваха не пускает внешний мир.

— Противно слушать! — раздраженно реагировал майор. — Какие еще духи, капрал? Повышенная атмосферная активность.

— Нет, это глушит дух Ваха. Он, он!

Второй радист, лейтенант, грузный и плотный, с лоснящимся от пота лицом и темными пятнами того же происхождения на рубашке, меланхолично потягивал кофе из большой кружки и насмешливо поводил глазами, давая мне понять, что подобный спор его напарника и майора — дело обыденное. Вентилятор тщетно вгрызался в душный тяжелый воздух, насыщенный потом и специфическим запахом раскаленной работающей аппаратуры, гудевшей, шипящей и взвизгивающей на все голоса. О своем существовании кондиционер напоминал лишь старательным монотонным гулом.

Мою камеру поставили заряжаться, меня накормили какими-то концентратами из консервных банок, и теперь я тоже похлебывала дрянной кофе, стараясь не впасть в дремоту от духоты. Но глаза закрывались сами собой, и мне начинало казаться, что я опять еду в машине с моим принцем, а это гудит и посвистывает его рация…

— Слушайте, господа! — Меня вдруг осенило, и дремоту как рукой сняло. — Но ведь, наверное, можно отъехать куда-нибудь, где не действует дух Ваха, и там попробовать выйти на связь!

Мужчины переглянулись.

— Радиостанция не может без приказа покидать место дислокации, — задумчиво сказал майор.

— Не может, — согласился толстяк.

— А вертолет? — предложил суеверный радист. — В целях, например, рекогносцировки?

— Скажешь тоже! — Майор присвистнул. — Только что зачехлили! А при угрозе песчаной бури без приказа поднимать машину в воздух, это, знаешь…

— Подождите, — вмешалась я. — Рация есть в любом из ваших джипов. Конечно, с радиостанцией ее не сравнить, но…

— Точно! — перебил суеверный. — Салех Али, крайняя же ситуация. Пойди скажи полковнику, так и так, нет связи…

— Ага? Глушит дух Ваха?..

— Ну про духа не обязательно. Связь-то по-любому нужна!

Майор помолчал, поправил фуражку и куфью.

— Логично. Уважительная причина. Надо изыскать способ связи со штабом. Как думаешь, за сколько управимся, капрал?

— Как повезет. Может, за час, может, и за полчаса.

— Хорошо бы. Ты, лейтенант, остаешься. Идемте, мадемуазель ван Вельден.

— Не будешь докладывать полковнику? — спросил толстяк.

— Найдем место, откуда берет связь, тогда и доложу. Надо же будет радиостанцию туда перемещать.

Майор сам повел машину, а капрал, в моем представлении, буквально терзал рацию, но соединился со штабом уже через какие-то сорок минут. Там пообещали выйти на связь с аппаратом эмира и узнать, есть ли возможность связаться непосредственно с ним и в какое время.

— Прекрасно, — сказал майор. — Возвращаемся и перебрасываем сюда радиостанцию.

— Пожалуйста, — взмолилась я, — подождите! Вдруг они свяжутся прямо сейчас и прямо сейчас будет возможность поговорить с эмиром? Несколько минут ничего не значат!

Майор хмыкнул и не стал возражать, но связь опять оборвалась. Капрал помянул духа Ваха, и нам снова пришлось удаляться из сферы его влияния. Наконец штабной радист сообщил, что аппаратчикам передана информация и в течение часа они определятся по поводу возможности переговоров и времени. Но, похоже, дух Ваха не дремал, и связь опять пропала. Мы проехали еще сколько-то, связь восстановилась и принесла роскошные известия: эмир в курсе дела и уже через пару минут нас с ним соединят. Только дух Ваха опять вмешался.

Я чуть не плакала.

— Не расстраивайтесь, — оборачиваясь ко мне, сказал майор. — Просто нужно отъехать еще чуть… — И застыл с открытым ртом.

В первый миг я подумала, что его изумило выражение моего лица, но оглянулась и позади нас увидела то, что потрясло майора, — высоченный вихрь, который несся прямо на нас.

Майор погнал машину с дикой скоростью, капрал молился вслух, а рация внезапно заговорила вовсе без его усилий:

— Эльза! Вы меня слышите? У вас все в порядке? Где вы?..




Глава 18, в которой звезды лили мягкий свет


Месяц лодочкой плыл над внутренним двориком. Белый павлин дремал у белого фонтана. Серебром мерцала вода. На полу террасы вокруг ковра теплились светильники. На ковре — низенький столик с яствами и напитками в драгоценной посуде. Розы благоухали. Пели цикады. Я присела на подушки. Полное ощущение, что я вернулась домой.

— Правда, хорошо дома?

Я повернула голову. Мой принц стоял в дверях. В светлых форменных брюках и рубашке, как вчера.

— Правда. — Я перевела дыхание, подняться на ноги оказалось выше моих сил. — Вы так тихо подошли…

Он не двигался с места и молча смотрел на меня.

— Знаете, вы прочли мои мысли. Я как раз подумала, что ощущение такое, будто я вернулась домой.

— Да-да, я знаю… — Он устало улыбнулся, шагнул ко мне и сел на ковер. — Как же вы меня сегодня напугали! — Он вообще выглядел очень усталым.

— Я не нарочно! Я всего лишь хотела с вами поболтать. Вы же сказали, что по радио я могу связаться с вами в любое время. Все женщины очень переживали, как дела у Нурали, и я пообещала узнать. Правда, как у него дела?

— Паршиво, если честно. — Он вздохнул, взял пальцами щепотку плова и отправил себе в рот. — Ешьте, очень вкусно.

— А у вас? Если честно?

— У меня? — Он склонил голову набок и заглянул мне в глаза. — Вы еще спрашиваете? Да лучше всех! Вы — здесь, живая и здоровая. А пока вы катались по пустыне, оазис Ваха погребла неслыханная песчаная буря. Одни лопасти вертолетов торчали из песка… Только благодаря вам туда вовремя подоспела помощь. Как вы умудряетесь, ничего не делая, всех спасать?

— А кого еще я спасла?

Обеими руками он со вздохом обхватил свою голову и пятернями прогреб по волосам.

— Голова болит? — спросила я и, не удержавшись, погладила его по плечу.

Он щекой потерся о мою руку.

— Пойдемте…

— Куда?

— Пойдемте! Пойдемте! — повторил он, вскакивая на ноги и под локти поднимая меня с ковра. — О! А вам очень идет лиловый цвет, — добавил он, замирая и разглядывая меня с головы до ног так, будто видит впервые.

— Просто все мои вещи остались там, и горничные…

— Да-да… Не волнуйтесь, завтра все привезут…

— На вертолете?..

— Конечно… Вы… я…

Мы оба задыхались. Его руки держали меня чуть выше локтей, еще миг мы смотрели друг на друга, и его ладони нежно обняли мое лицо, и я закрыла глаза, сладостно чувствуя прикосновения его губ к моим щекам, бровям, глазам. Мои губы тоже целовали все подряд и искали его губы.

Он подхватил меня на руки и понес в спальню.

Я обнимала его за шею и целовала, целовала…

— Сейчас, сейчас, моя пери… — прошептал он и посадил меня на кровать. — Потерпите еще немного… — Поцеловал меня еще раз и начал стаскивать с себя одежду и швырять ее на пол, пока не оказался совершенно голым.

Я смотрела на него и едва справлялась с дыханием. Мой принц был невероятно хорош собой.

— Вы так красивы!.. — прошептала я.

— Тише, тише… — хрипловато выдохнул он. — Не надо ничего говорить…

Он с силой притянул меня к себе, языком раздвинул мои губы, и его горячее дыхание ворвалось в мой рот. Я застонала. Его язык ластился внутри моего рта, а его руки тем временем расстегнули «молнию» на моей спине и сдернули вниз платье. Я прижалась к нему всем телом, радостно ощущая жар и силу моего принца, обнимая его руками и ногами.

— О-о-о… — простонал уже он, наваливаясь на меня.

Его руки, обжигая, скользили по моему телу, гладили, ласкали и возбуждали все сильнее. Его язык и горячее дыхание танцевали по моей груди и животу, продвигаясь все ниже. Мне казалось, что я уже больше не могу выносить своей страсти, я мечтала поскорее ощутить его в себе. Звезды плясали на бескрайней черноте неба, лодочка-месяц раскачивался, словно в шторм, грозя опрокинуться… Я вскрикнула: его язык раздвинул уже мои нижние губы и целовал мой клитор…

Я закинула свои ноги ему на плечи и прижималась к нему все теснее, содрогаясь и почти теряя сознание от наслаждения и растущего желания одновременно.

— Тише, тише… — словно издалека донесся его голос сквозь черноту неба и безумную пляску звезд. — Мне нравится, что ты довольна, но вот так будет еще лучше для нас обоих, поверь мне. — И он медленно перевернул меня на живот.

Потом осторожно сел сверху и начал ласково-энергично массировать мои плечи, затылок, спину, руки. У меня было чувство, будто мое тело тает, будто я парю. Совершенно невероятное и неведомое чувство. Но чем большую легкость я испытывала, тем сильнее желала его. Мне хотелось закричать: «Скорее, я уже больше чем готова! Прошу, войди в меня!..»

Он поцеловал мою шею и снова перевернул на спину, продолжая массировать и целовать, а я, раскинув руки и ноги в невесомости, почти лишалась чувств: от каждого прикосновения его пальцев и губ пронзали сладостные искры, словно крошечные разряды электричества. Ночная темнота светлела, исчезали звезды, из первобытного хаоса рождался могучий шар солнца… Столько наслаждения и желания одновременно мне не вынести, я вот-вот умру…

— Пора, — прошептал мой принц. — Вот теперь пора…

Он приподнял мои ноги, и мне хотелось разорваться, чтобы он скорее вобрал меня целиком. Хаос и ночь исчезли — великий солнечный шар родился и торжествующе засиял: он с силой меня обнял, придавил к себе, прижимаясь к моему рту ртом, и мощно вошел. И я уже не знала, был тот звериный крик, долетевший из каких-то первобытных глубин или небесных далей, моим или его…

Я ощущала на себе сладостную горячую тяжесть его тела — его сила утешала и успокаивала. Никогда в жизни я не чувствовала себя в такой безопасности и не ощущала такой полноты покоя. Я словно бы стала с ним единым целым, и это было вполне нормальным и единственно правильным.

Он шумно выдохнул, приподнял голову. Улыбнулся.

— Спасибо, моя пери… — Лизнул мою щеку языком и, заглядывая в глаза, спросил: — Вы довольны?

— Еще бы, мой принц! Но почему опять «вы»?

— Вот как? Мой принц? — переспросил он, слезая с меня и устраиваясь рядом. — Мне нравится. Давайте спать.

— Ну правда, почему опять «вы»? — Я повернулась и положила голову ему на грудь. — Почему?

Он ласково усмехнулся и погладил меня по волосам.

— Спокойной ночи, моя пери. Завтра объясню. Ладно? Я вообще должен очень многое объяснить и рассказать вам. Спите.

— Я не смогу уснуть от любопытства!

— Эльза, пожалуйста! — воскликнул он с неожиданной мольбой. — Я дико устал. Я ужасно хочу спать.

— Спокойной ночи, мой принц. — Я поцеловала его куда попали мои губы и хотела убрать голову с его груди. — Не буду вам мешать.

— О, прошу, останься так! — Он обнял мои плечи, не давая уйти. — Не обижайся, я правда очень устал. — И закрыл глаза.

— А есть хочешь?

— Хочу… Только у меня нет сил встать… — не открывая глаз, пробормотал он.

— Принести? Что ты хочешь?

— Потом… Спи… — Его рука слабо скользнула по моей спине, и я поняла, что он уже практически спит.

Какое-то время я полежала на его груди, слушая ровное дыхание моего спящего принца, потом осторожно выбралась из-под его руки, выключила бра у кровати, натянула на нас одеяло и тоже стала погружаться в сон, ощущая себя безмерно счастливой.

Лодочка-месяц мягко покачивала меня на небесных волнах, в вальсе кружились звезды, и вдруг рядом зарычал какой-то огромный зверь или же заработал гигантский и не очень исправный двигатель. Я вздрогнула и открыла глаза.

Но это был вовсе не зверь и не двигатель. Это так кошмарно храпел мой принц!

Я погладила его по плечу и тихо произнесла:

— Гамид. Гамид. Проснись! Проснитесь, мой принц…

Никакого эффекта. Тогда я позвала его громче и уже энергично потрясла за плечо. Он ужасающим рыком всхрапнул, содрогнулся и резко сел на кровати.

— А?! Что?! Что случилось?

— Мой принц, — виновато сказала я, — вы ужасно храпите.

— Я?! Храплю?!. — Он потер кулаками глаза.

— Да. Мне очень неловко, но…

— Увы, моя пери. — Он вздохнул и покивал. — Да, я храплю. Особенно когда слишком устану.

— Тогда я пойду спать в другую комнату. — Я потянулась к подушке, чтобы ее забрать.

— Не нужно! — Он перехватил мою руку и поцеловал. — Лучше я уйду в свои покои. Кстати, который час?

Я включила ночник. Барочные золоченые часы на комоде показывали начало третьего.

— Замечательно! — Он вскочил с кровати и начал одеваться.

— Не вижу ничего замечательного…

— Я посплю у себя до шести, потом вернусь к моей пери, и затем, скажем, часиков в восемь мы вместе позавтракаем. В девять я начну руководить страной, а моя пери сможет спать еще сколько угодно. По-моему, замечательный план. Или нет?

— Наверное. — Я вздохнула.

— Эльза. — Он присел ко мне на кровать. — Пожалуйста, не обижайся. Мне тоже не хочется уходить от тебя. Но я храплю! И с этим ничего не поделать. А нам обоим надо выспаться.

— Ты выспишься за четыре часа?

— Да.

— Не придумывай.

— Молчи. Иди сюда…

Он обнял меня одной рукой и начал целовать, как обычно с придыханием забираясь в мой рот языком, а второй рукой освобождал себя от одежды. Я радостно закрыла глаза: месяц снова закачался золотой лодкой, и вокруг него в черном небе затанцевали и заискрились золотые звезды…




Глава 19, в которой солнечные зайчики


Их щедро рассыпала хрустальная люстра — подвески сияли всеми цветами радуги. Лаковые створки шкафов, позолота ручек и мебельного декора — все светилось и будто пело от утреннего солнца. На часах — половина восьмого. Удивительно, я совсем мало спала, но чувствовала себя замечательно отдохнувшей, наверное — от счастья.

Из гостиной донеслись звуки открывшейся двери и какого-то движения. Я прислушалась, с умилением подумав, что мой принц все-таки проспал обещанное свидание, и теперь придется обойтись без очередного полета среди звезд и могучего восхода.

Однако вместо него на пороге спальни возникла одна из моих четырех служанок, державшая в руках вешалки с моими вчерашними выстиранными и выглаженными брюками и рубашкой. Из-под полуприкрытых век я наблюдала, как она неслышно подобралась к креслу и положила на спинку мои вещи. Потом, ступая точно так же беззвучно, выскользнула в гостиную и закрыла дверь.

Приглушенные голоса, звяканье посуды, звуки шагов. Солнце и блеск всего, что только способно блестеть на солнце.

В очередной раз подумав, до чего же здорово иметь слуг, я вскочила с кровати, намереваясь помчаться в купальню, и вдруг обнаружила на ковре мобильник.

Усмехнувшись, я наклонилась за ним, подняла. Погладила, положила на комод, но не удержалась и опять взяла в руки. Снова погладила, улыбаясь разнообразным мыслям, и, ругая себя за любопытство, заглянула в меню и вызвала фотоснимки.

Их было с десяток, и на всех — девчушка лет шести с черными локонами и огромными карими глазищами, неуловимо похожая на моего принца. Неужели у него есть дочка?! Да нет же! Из памяти, как на мониторе, всплыла смуглая рука Зейнаб, позвякивая браслетами чертившая на песке фигурки: брат эмира, его жена, их дети — три символа мужчин и женский. Затем унизанные кольцами длинные сухие пальцы разметают в песке всех, кроме последней, девочки… Похоже, племянница много значит для него, если он носит с собой ее фото. Как трогательно!

Оставив мобильный на комоде, я пробежала в купальню и прыгнула в бассейн. И тут меня осенила одна озорная мысль, причем настолько навязчивая, что ни купание, ни прочие гигиенические процедуры не могли ее прогнать.

Я вернулась в спальню, оделась, поглядывая на часы и дверь, прислушиваясь к звукам. Выглянула в гостиную — никого. Прошла на террасу — натюрмортоподобный завтрак на ковре и яркое-преяркое солнце. Павлин вышагивал с раскрытым хвостом. Перья переливались всеми цветами радуги.

— Привет, чудо-птица, — сказала я, и ноги сами принесли меня в спальню к комоду, а руки взяли мобильный.

Если здесь около восьми, значит, во Франции — около трех ночи. Очень вероятно, что моя тетя пишет, а не спит. Со всякими кодами я набрала домашний телефон моих родственников.

— Боже мой, детка! — Марта на том конце как будто всхлипнула, наверное, зевнула. — Где ты? Что с тобой?

— Прости, что разбудила! У меня все хорошо! Но не могла бы ты быстро сказать номер своего мобильного, а то я не помню его наизусть, чтобы в нем высветился номер этого!

— Да-да, понимаю! Я не сплю… Боже мой… Записывай!

— Нечем! Я запомню! Скорее!

— Тогда номер Жюля! Он проще! — Она продиктовала цифры, я их повторила, и из аппаратика уже полились гудки.

Я быстро набрала номер; она ответила сразу, и теперь у меня уже не осталось сомнений, что в ее голосе слезы.

— Марта, почему ты плачешь? Ты никогда не была сентиментальной. Неужели что-то с Жюлем?

— Детка, где ты? Пожалуйста, хотя бы намекни, если не можешь говорить! Мы вытащим тебя оттуда!

— Откуда, тетушка? Ты о чем?

— Где ты? Скажи! Не вешай трубку!

— Я и не собираюсь ее вешать. Я в Низе, во дворце.

— С тобой все в порядке? — Марта тяжело дышала.

— Да просто супер!

— С-с-супер? В Рас-эль-Шафране была попытка государственного переворота, ты пропала и у тебя все супер?

Я на мгновение лишилась дара речи. Даже заныло сердце.

— Алло, Эльза! Эльза! Ты меня слышишь? Алло, ответь! Боже, они не дают тебе говорить? Эльза!!!

— Послушай, тетя. Успокойся. Клянусь тебе, все в порядке. Просто три дня я провела среди кочевников, а там не берет телефонная связь…

— Тебя похитили? Ты заложница?

— Шутишь? Это была замечательная поездка, организованная самим эмиром! Я встречала в пустыне рассвет. Очень много снимала. Знаешь, так интересно, ислам запрещает изображать живых существ, а там женщины запросто пользуются домусульманской символикой, рисуют фигурки на песке… И уж поверь, будь здесь переворот, я бы точно знала!

— Ты что, не читаешь газет!?

— Какие еще газеты, тетушка? Попытка переворота не такое уж неприметное явление, чтобы узнавать о нем из газет, когда я сама нахожусь в стране…

— Потребуй, чтобы тебе принесли газеты за последние дни! Вся пресса только и твердит, что об этой попытке переворота! Но переворотами на Ближнем Востоке никого не удивишь, а вот ты — настоящая сенсация!

— Ты правда не шутишь, тетя?

— Все желтые издания взахлеб рассказывают о тебе самые невероятные вещи! То — тебя похитили экстремисты и до сих пор держат в заложниках, угрожая взорвать эмирский дворец, то — сам эмир, потому что из аэропорта тебя увез его лимузин и ты звезда его гарема!

— У него нет гарема, Марта…

— Пожалуйста, девочка, держись! И, если можешь, точно скажи, где ты! Мы сейчас же свяжемся с нашим посольством, мы, как только узнали о событиях в Рас-эль-Шафране…

— Тетя! — перебила я. — Ты точно не шутишь?

— Какие уж тут шутки!

— Подожди, сейчас найду пульт от телевизора, включу.

— Только не разъединяй связь!

— Вовсе не собираюсь! Просто в спальне нет телевизора, есть в гостиной, в кабинете и где-то еще.

— У тебя так много комнат? И ты сейчас одна?

— Да. У меня огромные покои, а вместо ванной — настоящая купальня с бассейном. И еще есть внутренний дворик. Там фонтан и разгуливает белый павлин, ну его фото я посылала дяде. — Стараясь говорить как можно спокойнее, я отыскала в гостиной пульт. — Вот, включаю. — Я нажала кнопку и захохотала.

— Что такое? — изумилась Марта.

— Ты не поверишь! На экране наш Жюль очень убедительно делится с кем-то творческими планами канала!

— Жюль?

— Честное слово! — фыркнула я и стала перебирать кнопочки на пульте. — Сейчас похожу по другим канатам. Слушай, а на всех остальных сплошная рябь! Берет только «Культюр»! Что за чушь?

— Кстати, чей это телефон? И где твой? Мы все тебе звоним, шлем эсэмэски, шлем письма на твою электронку, а от тебя ни слуху ни духу!

— Но я правда провела почти три дня среди настоящих кочевников в оазисе Ваха! Говорю же, там не берет мобильная связь. И вернулась во дворец только вчера поздно вечером. Понимаешь, все мои вещи вместе с мобильным и ноутбуком остались там, в оазисе. Произошла песчаная буря… — Теперь я сосредоточенно перещелкивала точно так же рябившие каналы телевизора в кабинете, периодически натыкаясь на кадры с собственным дядей. — Все засыпало, а я совершенно случайно была в это время в машине…

— В какой еще машине?!

— Ну я хотела соединиться по рации с эмиром, а связи не было, и мы ездили по пустыне…

— О боже!.. Но ты так и не сказала, чей это телефон, по которому ты звонишь.

— Его…

— Кого это его? Принца Гамида?

— Да. Черт, телевизор в кабинете тоже показывает только «Культюр»! Пойду попробую еще в одной комнате… Кстати, он предложил мне создать и возглавить образовательный канал в Рас-эль-Шафране! Представляешь?

— Тебе? Канал?

— Ну. Может, потому и телевизоры так настроены — один канал «Культюр». Забавно. Он вообще человек с юмором.

— Эльза, только честно: ты с ним спишь? У тебя ведь даже голос меняется, когда ты говоришь о нем.

— Да. Представь себе. Я его обожаю. Он изумительный! И необыкновенно меня любит.

— Мобильник подарил?

— Просто забыл его у меня сегодня ночью!

— Местный обычай — уходить после совокупления? Чтобы в гареме обработать побольше наложниц?

— Тетя! Ну зачем ты так? Нет у него никакого гарема! А ушел он потому… потому что храпит! Представляешь, идеальный во всех других отношениях мужчина жутко храпит!

— Ну-ну. — Она вздохнула. — Значит, говоришь, это мобильный самого монарха Рас-эль-Шафрана?..

— Тетя, не вздумай никому его сообщать! Я вообще очень жалею, что тебе позвонила. Хотела поделиться своей радостью, попросить тебя через пару часиков послать ему какую-нибудь невинную эсэмэску, было такое хорошее настроение… А теперь у меня нет гарантии, что ты не сообщишь его телефон каким-нибудь спецслужбам. Поверь, у меня все очень хорошо!

— Ну-ну.

— Слушай, я придумала, что сделать, чтобы ты поверила! Я сейчас возьму в библиотеке последние парижские газеты. Кстати, тут просто потрясающая библиотека! А какой архив! Так вот, я перезвоню тебе и почитаю вслух какую-нибудь нашу газету. Все. Пока. Я перезвоню.

Я отключилась, сунула мобильник в нагрудный карман рубашки и решила воспользоваться калиткой в углу дворика. Мой принц же говорил, что следующий внутренний дворик ведет в парк. И из окон библиотеки тоже вокруг был виден парк. Здание библиотеки белое, необыкновенное, я точно его узнаю.

А ведь все сходится: внезапный отъезд «на экскурсию» среди ночи, обилие военной техники и машин по пути в Ваха и там, постоянная дикая усталость моего принца, наконец, вместо старинных одежд военная форма… И у Нурали — ранение, а никакой не аппендицит!..

За вторым двориком оказался еще один, потом еще и еще. Справляясь с засовом очередной калитки — внутренний засов был у нее одной, причем сама калитка по сравнению с прежними выглядела более внушительно, без ажурного узора, тяжеленная, окованная железом. Может, зря я побежала в библиотеку? Надо было просто пойти к моему принцу и впрямую спросить?

Но эта тяжелая дверь мягко повернулась на петлях, и у меня перехватило дыхание от простора и красоты.

Парк был на французский манер. Редкие низкие фигурно подстриженные деревца в строгом порядке среди симметричных цветущих клумб и между ними — словно золотые, песчаные дорожки. По одной из них на белой лошадке ехала маленькая девочка — та самая, снимки которой мой принц хранил в телефоне, — своим ярким нарядом тоже напоминавшая цветок. Рядом шел живописный старик-кочевник, но он не вел под уздцы лошадь, а просто шел. Миниатюрная всадница сама с ней справлялась. Причем это была именно лошадь, а не пони, хотя и небольшая. Белая изящная арабская кобылка.

Неподалеку на ковре с подушками и подносами с фруктами размещались четыре женщины, которые наблюдали за девочкой и неспешно болтали между собой. Однако белого сахарного здания библиотеки поблизости не было видно. Наверное, я попала в какую-то другую часть парка или это просто другой парк. Надо поздороваться и узнать у женщин, как мне попасть в библиотеку.

Я затворила калитку и пошла вперед. Почувствовав, что все меня заметили и смотрят в мою сторону, я с улыбкой помахала рукой. Старик ответил поклоном, женщины склонили головы, а девочка вдруг, ловко пришпорив лошадь, прямо по клумбам с криком:

— Пери! Пери! — понеслась ко мне.

Это было совершенно неожиданно! Но еще неожиданнее над головой загудел вертолет. Звук вертолета вызвал у меня очень приятные ассоциации, кроме того — не исключено, что он везет мои откопанные из-под песка вещи. Я на мгновение подняла голову и машинально отметила, что вертолет не военный, на каком обычно летал эмир, а «скорой помощи».

— Пери! Пери! — кричала девочка, от меня ее отделяло уже не больше пары десятков метров.

Боже мой, вдруг она не справится с лошадью, мелькнуло у меня в голове, а с неба вдруг с дробным треском что-то посыпалось, сбивая головки цветов и вздымая фонтанчиками песок дорожек. Старик побежал за девочкой, споткнулся, взмахнул руками и упал.

По белизне лошади потекло что-то красное, и она с леденящим сердце ржанием тоже споткнулась и начала оседать. Женщины кричали и падали. Солнце сияло. Блестел песок.

Плохо понимая, что делаю, и чувствуя только, как обступает темнота и нечем дышать, я бросилась к девочке навстречу и успела подхватить ее прежде, чем кобыла перекатилась на спину и судорожно забила ногами в воздухе.

Я прижала девочку к груди и, кажется все-таки сумев среди полной уже темноты отскочить подальше от лошади, вместе с девочкой рухнула лицом на клумбу. Цветы одуряюще благоухали. Как бы ей не задохнуться подо мной…

Боли от автоматной очереди, прошившей ей спину, Эльза не ощутила, как не услышала и взрыва вертолета, который через две с половиной минуты был сбит и с громовым раскатом ослепительно вспыхнул над пустыней.

Хирург вышел из операционной почему-то с мобильным телефоном в руках.

— Имею честь доложить вашему высочеству…

— К черту церемонии, доктор! Она жива?

— Видите ли… Вот, — врач протянул эмиру его же мобильный и показал на пулю, засевшую в нем, — вот эта пуля должна была лишить жизни вашу племянницу, пройдя через госпожу ван Вельден навылет в трех миллиметрах от ее сердца. Просто удивительно…

— Доктор, она жива?

Хирург задумчиво кивнул.

— Мы сделали все возможное.




Глава 20, в которой его королевское высочество Гамид Абдулла бен Ахмад Нияз эль-Кхалифа, эмир Рас-эль-Шафрана


Он никак не мог соединить воедино эту женщину с бескровным серым лицом, тусклыми бесцветными волосами, спутанными на подушке, руками, безвольно вытянутыми вдоль перебинтованного тела, и ту счастливую, полную жизни и неги пери, от которой он ушел ночью всего лишь потому, что хотел дать ей возможность просто выспаться. И себе тоже. За последние трое суток он почти не спал, если не считать того случая, когда беспомощно отключился, стоило лишь принять горизонтальное положение. Почему, за какие заслуги в те моменты, когда ему грозит реальная опасность, судьба погружает его в сон? Ведь это же он должен был закрыть собой свою племянницу. Это ведь ему кто-то звонил по мобильному, видимо угрожая или предупреждая. Недаром же пери побежала с его телефоном в парк… Кто мог звонить? Теперь этого уже не выяснить — в аппарате засела пуля. Почему судьба так заботится о его жизни? Почему за все расплачиваются самые дорогие люди, а он обязательно спит в это время?

Точно так же было и в тот трагический вечер, когда он наотрез отказался идти в оперу, заявив, что премьера — вовсе не такое уж значительное событие, чтобы княжеской семье присутствовать там в полном составе и тем более тащить куда-то на ночь глядя младших детей, которым полагается вовремя идти в кроватку.

— Сказал бы честно, что сам хочешь пораньше лечь, — обиделся Салтан, — я бы понял. Знаю, ты плохо переносишь разницу временных поясов. — (Утром «рас эль-шафранские близнецы» вернулись из Канады). — И не любишь музыку.

— Да, я к ней равнодушен, — согласился Гамид.

Из всех радостей земных он любил только женщин. Старый эмир даже порой мрачновато шутил, что Рас-эль-Шафран стал известен не столько благодаря нефти, сколько благодаря «донгамидским» похождениям в Европе его младшего сына, воспетым желтой прессой.

А Салтан обожал музыку. Не предназначь ему судьба стать эмиром, он прославился бы как великий пианист. И еще он обожал свою единственную жену. Их отец тоже не держал гарема, находя эту старинную забаву накладной для казны, и как бы на западный манер ограничился одной женой, с которой они составляли гармоничную пару, но такой нежной близости, как между Салтаном и Тамилей, у родителей Гамид не видел.

Как наследник, брат должен был жениться рано — какое счастье, что от самого Гамида этого не требовали! — и ему подобрали невесту, которую по традициям до свадьбы ему не полагалось видеть. Конечно, жениху с невестой все же устроили «случайную» встречу, и не где-нибудь, а в Миланской опере. Принцесса Тамиля тоже получила европейское образование, но не в Англии, как Салтан, а в Италии, причем образование музыкальное. Не исключено, что именно это обстоятельство оказалось решающим при выборе из прочих принцесс-претенденток на роль жены будущего эмира Рас-эль-Шафрана.

У них были соседние ложи, и Салтан сразу с огорчением понял, что фотографии Тамили — откровенная ретушь. Скрепя сердце, он все же заговорил с ней через перегородку между ложами, и тут произошло чудо! С первой же фразы Тамили, произнесенной мелодичным голосом, и по теплому свету ее глаз он вдруг понял, что их брак уже заключен на небесах! Позднее Тамиля призналась ему, что тогда в Миланской опере она испытала то же самое.

Молодожены купались в счастье — играли и пели, а потом коренастенькая, скуластая Тамиля начала рожать Салтану одного сына за другим. После четвертого на свет появилась девочка. Романтичные родители назвали ее Шахерезадой. К тому времени Салтан давно уже сменил на престоле отца и вместе с холостым по-прежнему братом рьяно занимался реформами и просвещением. Рождение Шахерезады совпало с открытием оперного театра, и Салтан цвел от гордости за оба своих детища.

— По-моему, ты рад дочери больше, чем даже первому сыну, — говорил Гамид. — Но какая необходимость тебе самому ее купать? Мужчина не должен видеть свою дочь голой. Это дурной знак.

— Ты суеверный старый ханжа! Ты не понимаешь. Она — моя женщина. Моя, моя! Моя плоть и кровь. Такая маленькая, а у нее уже все по-настоящему, как у женщины! Ну грудь вырастет потом. Она будет королевой!

— Ради нее ты готов изменить порядок престолонаследия?

— Я выдам ее за британского принца, и она станет королевой Англии!

Девочка росла и становилась очень похожей на бабушку, их красавицу-мать, и неожиданно Гамид стал чувствовать, что завидует брату и даже ревнует малышку к нему. Ведь если она плоть и кровь Салтана, а тот его родной брат, значит, Шахерезада и его самого плоть и кровь!

Гамид использовал любую возможность, чтобы побыть с племянницей. И радостно чувствовал, что девчушка тоже всегда рада поиграть именно с ним. Когда Шахерезаде пошел четвертый год, он предложил брату, что сам начнет учить ее верховой езде, а заодно и европейским языкам. Тот рассмеялся.

— Отличная идея! Но я просто не возьму в толк: если ты теперь наконец так полюбил детей, почему бы тебе самому не жениться и не завести своих?

— Зачем? Не хватало еще, чтобы они, не приведи аллах, затеяли междоусобицу с твоей четверкой, когда нас не станет!

Тогда Гамид искренне думал так. Но не стало их всех. Он — единственный мужчина в роде эль-Кхалиф. И у него нет наследника. Требовалось срочно решать матримониальную проблему, но у него не было на это ни времени, ни сил. Все навалилось сразу. Во-первых, после удачного теракта активизировались фундаменталисты, во-вторых, следовало продолжать начатые братом реформы и развивать страну, и, в-третьих — Шахерезада. Или все-таки во-первых?

В тот вечер Гамид действительно улегся спать, что называется, с петухами, радуясь такой возможности. С тех пор как его брат взошел на престол и он сделался его правой рукой, время будто сжалось. Братья пошучивали, вот, мол, их двое, и так двадцати четырех часов в сутки не хватает, как же управляются те, кто правят в одиночку? Наверное, вообще не спят, засыпая, с улыбкой думал Гамид, и еще о том, что вообще-то гораздо приятнее засыпать, когда рядом теплая, ласковая женщина. Душистая, с нежной кожей и длинными шелковистыми волосами. Как, например, те особы из канадского бюро сопровождения ВИП-персон, с которыми он спал прошлую и позапрошлую ночи в Торонто. Первая была блондинкой в красном белье, а вторая — креолкой в голубом…

Жениться, что ли? Это же невозможно: позволять себе спать с женщинами только за границей и с кучей предосторожностей, как бы не пронюхала желтая пресса… Но, если жениться, значит, всю оставшуюся жизнь спать только с одной-единственной женщиной! Со скуки сдохнешь! Тем более что она обязательно будет периодически беременной и еще стареть… Ну да, можно завести четыре жены, можно даже гарем с наложницами. Но это же бешеные деньги! Салтан ему такого никогда не позволит. Эх, хорошо было в старину, когда на Востоке не скупились на гаремы…

Но помечтать-то можно!

Вот он заходит в сераль, и все женщины гарема бросаются ему навстречу. Они все разные! Всех цветов кожи и всех пропорций, и все ему безмерно рады. Все целуют, ласкают и снимают с него одежду. Ведут к бассейну и все плавают с ним — такие приятно голые, как большие теплые рыбы, — ласкают и периодически отдаются прямо в прозрачной воде. Пусть и настоящие рыбы тоже плавают в бассейне: золотые, оранжевые, серебристые… Они только сначала рыбы, а потом — раз! — и превращаются в женщин. В женщин-русалок! С длинными волосами, с гибкими эластичными хвостами вместо ног, но там, где начинается хвост, у них, как у женщин, все в порядке.

Они обнимают его, целуют, но вдруг начинают трясти и орать голосом Нурали:

— Гамид! Гамид! Да проснись же ты!

Он вздрогнул и открыл глаза. Над ним стоял Нурали и тряс за плечи. Выражение его лица было совершенно безумным.

— В чем дело?! — Гамид резко сел на кровати. — Кто тебя звал? Убить, что ли, меня собрался?

— Простите, мой господин. — Нурали сложил руки на груди и с поклоном попятился.

Желваки на скулах Нурали ходили ходуном, сложенные на груди руки подрагивали. Гамид шумно выдохнул и зло спросил:

— Ну и? В чем все-таки дело?

— В оперном театре — чрезвычайная ситуация. Первый телеканал вел прямую трансляцию спектакля, и поэтому картинка событий сразу попала в эфир.

— Чрезвычайная ситуация? Картинка? Эфир? — плоховато соображая спросонья, переспросил Гамид.

— Уверен, что другие каналы уже перекупают у первого этот ролик и он пойдет во всех новостях! По всем каналам! — Нурали с отчаянием развел руки и яростно замахал ими. — Надо что-то делать! Да очнись же ты, Гамид!

— Я вообще не понимаю, чего ты от меня хочешь? В оперном театре сам эмир! Наверное, он разберется, как поступать в чрезвычайных ситуациях?

Нурали пристально смотрел на него и тяжело дышал.

— Ладно, я все понял, — примирительно сказал Гамид и показал на стол. — Дай-ка мне мобильный, вон лежит. Я сейчас ему позвоню, оденусь и поеду туда для моральной поддержки. Что хоть за ЧП? Занавес рухнул, пришиб примадонну? Ну чего ты стоишь? Дай телефон.

— Мой господин… Гамид… брат… — Нурали вдруг стремительно шагнул к нему, обнял и прижал к себе. — Держись, брат. Экстремисты взорвали ложу эмира. Теперь эмир ты.

— Нет!!! Я тебе не верю!!!

Нурали обнял его еще крепче и похлопывал по спине.

— Я тебе не верю, — простонал Гамид.

— Позволь, брат, я включу телевизор. Ты все увидишь собственными глазами.

— Подожди! Сначала ответь. Все?

— Все.

— И мама?

— Да.

— И твой брат и племянники?

— Да. И еще много людей в театре.

— А сколько сейчас времени?

— Начало десятого. Так я включу телевизор?

— Нет. — Гамид кашлянул, проталкивая застрявший в горле комок, тоже похлопал Нурали по плечам, отстранился. — Не нужно тебе это опять смотреть. Поехали туда. И вели начальнику аппарата, чтобы на двадцать три ноль-ноль собрал кабинет министров. Попробуем жить дальше.

Дальше была самая длинная и страшная ночь в жизни Гамида. Потом вдруг наконец наступило утро. Гамид распорядился подать в свои покои завтрак на двоих.

— Разве ты не хочешь побыть один? — попробовал возразить Нурали.

— Не хочу. И не могу, если честно! А ты хочешь?

— Не знаю. Прости, но я дико устал. Как никогда в жизни.

— Дальше будет еще тяжелее, Нурали.

— Знаю. Только я к этому совершенно не готов.

— Ты? Это я не готов. И ты это прекрасно знаешь. Садись, ешь. Ну садись же. Забудь про все условности. Давай как в детстве! У меня же теперь больше никого нет, кроме тебя.

— Есть. Шахерезада.

— Да уж… — Гамид вздохнул. — Ох, напиться бы сейчас! И женщин сразу бы штуки три-четыре…

— Даже не думай!

— Тебе легко говорить, ты спиртного никогда в рот не брал, правоверный мусульманин. Но вот как ты всю жизнь обходишься без женщин?

— Тени эмира нельзя иметь привязанностей.

— При чем здесь привязанности? Просто физиологическая потребность организма.

Нурали закряхтел и потер глаза.

— У меня сейчас одна потребность — спать. Слушай, проведал бы ты свою племянницу. Как она там?

— В пять утра? Спит, конечно.

— Лучше сходи.

— Нет. Надо собраться с мыслями. Поесть. Вздремнуть пару часиков… Нужно же будет как-то объяснять ей. Она ведь спросит, где мама, папа, братики…

Сразу перед глазами всплыла гудящая толпа перед оперным театром. Растерянные суетливые полицейские, пытающиеся ее сдержать. Пожарные, солдаты, медики с носилками, машины «скорой», репортеры всех сортов. Его не хотели пускать внутрь якобы из-за опасности обрушения конструкций. Но они с Нурали надели чьи-то каски и вошли.

Обилием раненых и врачей фойе напоминало лазарет и одновременно — съемочную площадку боевика-блокбастера: сотрудники телеканала, транслировавшего оперу, рьяно снимали все подряд. Завидев Гамида, они бросились к нему, и смазливый парень, провозгласив в камеру:

— Мы продолжаем репортаж с места событий! В театре появился сам наследник престола! — бесцеремонно посыпал вопросами: — Уже начато следствие? Будет ли введено военное положение? Как вы чувствуете себя на новом посту?..

Развязность парня ошеломляла, но Гамид вдруг почувствовал, как Нурали сжал его руку, и поэтому нашел в себе силы, чтобы сделать в прямом эфире свое первое монаршее заявление. Сейчас он уже не помнил, что говорил тогда, стараясь сохранять достоинство и успокоить свой народ, с ужасом и отчаянием понимая, что от этого интервью зависит будущее. Будущее его самого, его страны и этого расторопного репортера, который завтра проснется знаменитым на весь мир.

А потом был зрительный зал оперы и правительственная ложа. Вернее то, что от этого осталось… Пахло гарью. Телевизионщики трудились и тут, снимая, как солдаты и пожарные растаскивают завал, извлекая окровавленные человеческие останки — обгорелые куски, ноги, руки. Он испытывал ужас и дурноту. То, что эти бесформенные куски лишь совсем недавно были людьми, и не просто людьми, а самыми близкими его людьми, не укладывалось в голове. Он оторопело смотрел на возню гигантского муравейника.

Двое пожарных дружно подняли большой обломок стены, и из-под него покатилась голова с высокой прической… В ушах блеснули изумрудные серьги, и, зацепившись волосами за обломки, голова замерла лицом вверх… Тамиля! Жена брата!.. Гамид почувствовал, как пошатнулся, но опять рука Нурали, сжавшая его руку, придала ему сил.

Потом он говорил что-то оптимистичное толпе перед театром, потом проводил заседание кабинета министров, потом — комитета по чрезвычайным ситуациям, затем бесконечно беседовал и намечал действия с силовиками, принял присягу у полка дворцовой охраны, пережил пресс-конференцию, в прямом эфире сделал официальное заявление к мировой общественности — и когда только аппаратчики успели что-то написать? — заслушал первую информацию по расследованию теракта, уточнил с референтом планы на сегодняшний день, в том числе время встречи со службой протокола по поводу похорон и собственной коронации. При любой возможности Гамид ловил руку Нурали и сжимал ее, стараясь подпитаться его силой…

— Ешь, Нурали, и думай, что мне сказать Шахерезаде?

— Не знаю, мой повелитель! — с неожиданным вызовом заявил тот. — Я ваша тень, ваш слуга! Откуда мне знать?

— Нурали, я спрашиваю тебя как брата. У меня теперь ближе тебя никого нет. Помоги мне. Что бы сказал лично ты?

— Лично я… — Нурали кашлянул. — Лично я вообще не ломал бы себе голову над такой проблемой: что сказать ребенку, которому и пяти лет нет. Тем более девочке! Ну уехали, улетели. Они же часто уезжали из страны.

— Но она ведь будет их ждать!

— Пусть ждет. Вырастет, сама разберется.

— Она никогда не простит мне вранья.

— Да она их забудет! — Нурали махнул рукой. — Вот увидишь, через полгода будет называть тебя папой.

— Ты серьезно?

— Слушай, не заморачивайся. Пойди сходи к ней. Увидишь родную кровь, самому легче сделается.

Гамид вздохнул и встретился с Нурали глазами.

— Очень хочешь повидать родственников? Прости, брат, но сейчас я не могу тебя никуда отпустить. Я один пропаду.

— Я и не прошу. — Нурали помолчал и добавил: — Я бы с тобой вместе к ней сходил, но она точно почует неладное, если ты с телохранителем заявишься на женскую половину. А ты не тяни, сходи. Дело говорю.

— Нет. — Гамид виновато улыбнулся. — Сначала посплю и часиков в восемь схожу. Как раз она проснется. Заведи мне будильник на половину восьмого.

Он провалился в сон, стоило лишь коснуться подушки. Потом сразу же заверещал будильник. И тут же Нурали, толкая его в плечо, громко крикнул:

— Гамид! Десятый час! Министр внутренних дел давно в приемной! Забыл? Ему назначено на девять!

Гамид вскочил, оделся. Бриться было уже некогда.

— Успокойся, — сказал Нурали, — у тебя траур. Имеешь право забыть про бритву.

— Еще чего! Пришлешь парикмахера ко мне, пусть побреет в кабинете, — раздраженно бросил Гамид, и день понесся быстроногим верблюдом.

Из своего кабинета он не выходил: выслушивал бесконечные доклады, рапорты, проводил консультации, комиссии, заседания, принимал решения, отдавал распоряжения. От вереницы сменявшихся людей рябило в глазах, голоса раздражали, и он даже сам не осознавал, каким чудом умудрялся вникать во все проблемы. Наконец оставшись один и разбираясь с какими-то бумагами, он зажег настольную лампу и вдруг понял — уже вечер, а он до сих пор не ел и даже не побрился!

Он тут же вызвал Нурали.

— Кажется, я просил прислать парикмахера?

— С самого утра сидит в приемной, мой господин.

— Так давай его сюда! Я не намерен больше пугать людей своей щетиной!

— Подождите, мой господин. Есть одна проблема.

— Ну пусть он бреет, а ты излагай! У меня выкроилось окошко, а я не могу в таком виде навешать племянницу!

— Может, в таком виде как раз и лучше. Она все знает.

— Вот как?! — Гамид со сжатыми кулаками взвился с кресла. — Кто ей рассказал?! Как ты мог допустить, чтобы…

Нурали перехватил его руки и сильно сдавил запястья.

— Тихо, тихо. Ты же сам рассказывал, как она любит смотреть телевизор и включает сразу, как только встает.

— О-о-о… — простонал Гамид. — Чтобы увидеть своего отца…

— Можешь меня казнить, но я от твоего имени запретил всем каналам пускать в эфир кадры с головой Тамили…

Шахерезада перестала есть, спать и разговаривать. Медики уверяли, что со временем последствия шока должны пройти, а в таком юном возрасте — достаточно скоро. Но и через полтора года девочка молчала, а ела и все-таки засыпала, только если рядом с ней был Гамид. Но каким образом уложиться в двадцать четыре часа, если ты должен руководить страной и одновременно выхаживать ребенка? Как ему это удавалось, Гамид едва ли сумел бы ответить. Он мечтал лишь об одном — выкроить себе для сна не четыре часа, а хотя бы пять. Во всех телевизорах дворца он велел завести на кнопку французский канал «Культюр» — никаких кровавых новостных программ, никакой рекламы, и ничего страшного, что малышка пока не понимает языка. Скорее выучит в дальнейшем.

И вот однажды в полдень, с месяц назад, он сидел рядом с Шахерезадой у себя в кабинете перед тарелкой каши и уговаривал ее проглотить хоть чуть-чуть, замирая при мысли, что если через двадцать две минуты он не войдет в тронный зал, то заставит ждать премьер-министра Дании.

На пороге возник Нурали.

— Ваше высочество! Явился Абу Рашид из нашего клана Ваха и нижайше просит об аудиенции.

Гамид чуть не взорвался. Ох уж эти дремучие дальние родственники! Неужели так трудно понять, что сейчас не Средневековье и нужно элементарно заранее обговорить дату и время? И какие такие могут быть у кочевников проблемы, чтобы их решал сам эмир? Но он только крякнул и произнес:

— Ладно, распорядись, чтобы пропустили. Пусть его покормят. Освобожусь — приму. Часа через три.

— Он уже в приемной. Я сам провел его через все ворота.

— Тогда давай его сюда! И в темпе! — рявкнул Гамид, мысленно радуясь возможности побыстрее отделаться от условного родственника, и заговорил нежно: — Шахерезада, девочка моя, ты только посмотри какая вкусная кашка! С инжиром, с абрикосиками! — Он зачерпнул ложку из ее тарелки, съел и с радостным видом зацокал языком: — Ай-ай, как вкусно, ты только попробуй!

И подумал: проклятье, до чего же есть хочется, а теперь уж точно не успеть перекусить до беседы с датским премьер-министром. Хотя можно вопреки протоколу угостить его чаем, дескать, традиция, и погрызть хотя бы печенья, а то легко и осрамиться на весь мир, если от голода заурчит в животе.

Нурали ввел старика-кочевника в неимоверно ветхом, пропыленном одеянии. От него определенно воняло. Гамид заскрипел зубами — только инфекции Шахерезаде не хватало. Зря он поспешил: ничего бы не случилось с этим грязным стариканом за пару часов его беседы с датчанином.

Старик поклонился, а Шахерезада вдруг вскочила и бросилась к нему.

— А где пери? Почему ты ее не привел?

Гамид онемел. Малышка заговорила! Молчала полтора года и вдруг заговорила не с ним, не со своим любящим дядей, а с каким-то диким немытым стариком!

— Потому что она еще не спустилась с гор, моя госпожа, — как ни в чем не бывало ответил Абу Рашид.

— С зеленых гор? — уточнила девочка.

— С зеленых. — Старик кивнул. — Моя госпожа хорошо знает эту пери с зеленых гор?

— Да! Она очень красивая! Изумрудная!

У Гамида сжалось сердце — «изумрудной пери» называл свою жену его брат.

— Так и есть. Она очень красивая, — подтвердил старик.

— Да! Да! — Шахерезада запрыгала и захлопала в ладоши. — Она придет и спасет! Моя изумрудная пери! А когда она придет?

— Скоро, моя госпожа.

— Сегодня? Завтра?

— Нет. Немного позже. Я скажу, когда она придет.

— А ты сам от меня не уйдешь?

Старик с опаской покосился на эмира.

— Конечно, не уйдет! — тут же заверил Гамид и осторожно добавил: — Если ты будешь кушать и засыпать сама.

— Буду, буду! — Малышка схватила ложку и моментально справилась с кашей.

Оставив Шахерезаду на попечении старика и поручив Нурали вымыть того и принарядить, не отходить ни на шаг и докладывать по телефону обо всех его действиях, Гамид все равно очень нервничал, хотя поступали самые замечательные новости. Шахерезада съела персик и захотела еще, потому что старик сказал, что персики — самые любимые фрукты пери. Шахерезада поет, потому что старик сказал, что пери любит петь. Шахерезада вместе с кормилицей подбирает ткани для чалмы старика, пока тот совершает омовение. Шахерезада и старик в полдник пьют шербет и едят виноград, так что эмиру нет нужды бросать государственные дела и мчаться ее кормить. Шахерезада катается на лошади, которую под уздцы ведет старик. Шахерезада захотела на ужин кебабы и шашлык, а пока она рисует старика и пери — мелками на стене во внутреннем дворике.

— Поздравляю, мой господин, — добавил Нурали. — Вы нашли идеальное лекарство от ее недуга.

— А вот у меня большое подозрение, что это твоя находка. Уж не ты ли подучил старого проходимца, как себя вести?

— Я?.. Каким образом? Я понятия не имею, что это за пери!

— Ладно. Но вообще, чего ему надо? Зачем он приперся?

— Пригласить вас на свадьбу своего правнука.

— Иными словами, дать ему денег? Понятно. На ужин кебабы и шашлык, говоришь? Губа не дура у нашего чародея. Проследи, чтобы была и нормальная детская еда. А на мою долю пусть сделают осетрину под соусом бешамель или амбер. Не важно. Рыбы что-то захотелось. Ты и себе тоже блюдо закажи. И чего-нибудь праздничное для кормилицы и нянек. Надо же отметить чудесное исцеление моей племянницы.

— Изволите ужинать со всеми за одним столом?!

— Посмотрим. Все-таки мы все — некие родственники.

Он разъединил связь и подумал, что золотом готов осыпать этого старика за чудо с Шахерезадой, проблема лишь в том, сколько времени придется терпеть во дворце старого проходимца. Еще и ужинать в его компании! Впрочем, он на все готов, лишь бы его кровиночка была счастлива.

В покои племянницы он входил с самыми противоречивыми чувствами, но, завидев дядю, малышка с разбегу бросилась ему на шею, а столов оказалось сервировано два — один для них с Шахерезадой, второй — для всех остальных. Гамид благодарно улыбнулся Нурали, тот ответил понимающим взглядом.

Девчушка устроилась у него на коленях и уплетала за обе щеки, а потом заявила:

— Дядя, давай как будто ты племянник, а я твоя тетя. Ты грустный, потому что пери никак не прилетит, и не хочешь кушать. Но так нельзя, потому что если не кушать, то можно заболеть. Твоя тетя о тебе заботится и кормит фруктами. Вот так! — Она схватила виноградину. — Открывай рот!

Он радостно послушался, и она принялась кормить его своими маленькими ручками. Он хватал губами виноградины и целовал ее хрупкие родные пальчики, испытывая невероятное наслаждение и совсем не стесняясь своих повлажневших глаз.

Как обычно, работал телевизор. Гамид совершенно не обращал на него внимания, но вдруг девчушка закричала, показывая пальчиком на экран:

— Пери! Моя изумрудная пери! Абу Рашид, ну скажи, это ведь она? Она? Моя пери!

Гамид вздрогнул и увидел на экране, как какой-то молодой женщине — довольно заурядной европейской женщине, правда, в платье действительно изумрудного цвета и с красивыми каштановыми в рыжину волосами — вручают какую-то статуэтку и букет цветов. Затем какой-то толстяк стал говорить о выдающемся вкладе Эльзы ван Вельден в современную документалистику, о том, что Эльза ван Вельден — украшение канала «Культюр», звезда и гордость, что ее работы раздвигают границы и сближают народы. Женщина рассматривала букет и улыбалась. Гамид догадался, что она и есть Эльза ван Вельден.

На экране за спинами людей на сцене пошла заставка к ее программам: на фоне черного звездного неба завертелся мультипликационный земной шар с вздымающимися горами и волнующимися океанами. Всплыла надпись «Шатер кочевника», и из-за нее вдруг материализовался самый настоящий кочевник на верблюде — в развевающихся одеждах и физиономией до невероятия похожий на Абу Рашида. Рисованный Абу Рашид поскакал на верблюде по материкам, красиво взмывая над океанами, а на зеленых горах вдруг появилась сама лауреатка — тоже мультипликационная и в платье изумрудного цвета…

Все взрослые оцепенело замерли, а Шахерезада сорвалась с места и выбежала из комнаты. Няньки с опозданием бросились за ней, но девочка уже вернулась, держа в руках изумрудную ткань с золотой вышивкой. Гамид хорошо помнил, как этот шифоновый палантин он когда-то сам подарила своей невестке.

— Абу Рашид! — воскликнула девочка. — Скорее зови своего волшебного верблюда и скачи за пери! Скажи, что я очень ее жду. Пусть она скорее спустится с гор и придет ко мне! Вот, это подарок для нее. — Она протянула палантин старику.

Тот растерянно посмотрел на эмира.

— Солнышко, а тебе не жалко? — замирая, спросил Гамид.

— Нет! Мама все равно его больше не носит.

— Может быть, моя госпожа сама преподнесет свой дар изумрудной пери при встрече? — предложил Абу Рашид.

— А я хочу, чтобы отдал ты! — Шахерезада насупилась, и Гамиду стало страшно, что она опять замолчит.

— Хорошо-хорошо, мое солнышко! Все будет, как ты хочешь. Мы положим палантин в красивую шкатулку…

— В какую? — моментально оживилась девочка.

Гамид вздохнул с облегчением.

По телепрограмме он легко выяснил, что это было вручение ежегодной премии Жюля Верна, которое транслировал канал «Культюр». Утром он вызовет своего пресс-атташе и прикажет немедленно связаться с этим каналом. Им просто необходим документальный сериал об их стране! Они не поскупятся на финансирование! И чтобы его обязательно снимала эта самая гениальная лауреатка. А там уже дело техники: поселить ее во дворце и любым способом заставить остаться. Например, выдать замуж за Нурали! Уложив спать племянницу, Гамид радостно поделился с ним своей идеей.

— Воля ваша, мой господин, я подчинюсь любому вашему решению. Хотя меня, простите, все-таки кое-что смущает.

— Что? То, что ты никогда не был с женщиной? — Гамид весело подмигнул. — Или что ты не самый последний в роде?

— Я из клана Ваха, который принадлежит к касте воинов, и… э-э-э… по традиции жена из другой касты недопустима.

— Она же — мадемуазель ван Вельден! — Гамид взмахнул рукой. — Так что все очень удачно — она из нужной нам касты, только на европейский манер: ван, фон, де… Что-то еще?

— Я подчиняюсь вашим приказам, но она-то нет. Каким образом вы заставите иностранку вступить со мной в брак?

— Тоже мне проблема! — Гамид рассмеялся. — Ты небеден, красив, умен, занимаешь очень высокое положение. Она просто обязана в тебя влюбиться! Ты меня понимаешь, брат?

— Понимаю… Но, прости, брат, я не последний в роде. Нарушать традицию ради каприза ре…

— Ты женишься на ней, и точка! — рявкнул Гамид. — Порассуждай еще: касты, традиции, воины! Шахерезаде нужна изумрудная пери, и ты сделаешь все, чтобы она у нее была!

Нурали сложил руки на груди и поклонился.

— Слушаюсь и повинуюсь, мой господин.

— Ладно. Не дуйся. Ты же понимаешь, что я не могу доверить это никому другому…

Вскоре из Франции пришли запрошенные его министерством культуры ролики со всеми программами лауреатки ван Вельден. Их доставили ему — для личного ознакомления. Он хорошо помнил день, когда секретарь вместе с утренней почтой принес ему картонную коробку с си-ди, и то странно волнующее ощущение, какое вызвала в нем банальная почтовая коробка, крест-накрест перемотанная скотчем. Словно это был сказочный ларец, таивший в себе чудо и ждавший лишь приказания: «Сезам, откройся». Словно оттуда могла явиться во плоти изумрудная пери и навсегда осчастливить его племянницу.

Горя нетерпением скорее начать осуществлять свой план, он вызвал Нурали — поближе познакомить с невестой.

— Может, будет лучше, если первой вскроет коробку сама Шахерезада? — мягко предложил тот. — Все-таки это ее пери.

Гамид смерил его взглядом и сказал:

— Ладно. Как хочешь. Но ты все равно на ней женишься!

Нурали поклонился:

— Как прикажет мой господин.

Весь день коробка лежала на его столе и ужасно злила, напоминая о скрытом бунте Нурали. Но вечером радость племянницы от сокровища — полной коллекции «приключений изумрудной пери» восстановила его душевное равновесие.

Шахерезада наудачу извлекла первый попавшийся диск, си-ди был помещен в плеер, и на экране завертелся мультипликационный земной шар, на верблюде поскакал рисованный Абу Рашид, затем возникла изумрудная пери. И тут вдруг сердце Гамида неожиданно забилось в учащенном ритме, и нахлынули совершенно неподходящие для момента общения с племянницей мысли. Например, что у рыжеволосых очень нежная кожа. А когда на какой-то ужасно знакомой площади европейского города он увидел шелковый зеленый шатер и из него вышла изумрудная пери в наряде соответствующего цвета и сообщила, что сегодня шатер кочевника разбит на центральной площади Вены, мысли сделались еще волнительнее — у нее же замечательная фигура с выразительными бедрами и именно такие, как ему нравятся, не полные и не тонкие губы… Сейчас пышные волосы изумрудной пери были высоко подколоты, и ему понравились нежные завитки на ее шее. У нее очень симпатичные маленькие руки и очень волнующий низковатый голос. Грудь могла бы быть и побольше, но ничего, у европейских женщин редко бывает даже такого размера. И вот интересно, какие у нее ноги? Вдруг она нарочно носит длинную юбку, чтобы скрыть тощие ноги…

— Дядя, а что говорит изумрудная пери? Переведи!

Он с большим трудом заставил себя сосредоточиться на рассказе «пери» и что-то там переводил племяннице. Они посмотрели три программы, и Шахерезада умоляла еще, но он уложил ее спать, заверив, что диски никуда не денутся и завтра она сможет сама смотреть их хоть весь день.

— А я хочу с тобой! Я хочу, чтобы ты мне переводил, что она рассказывает! Я же ее не понимаю!

— Наймем тебе учительницу французского языка, а завтра приключения пери посмотрит с тобой Нурали, — сказал Гамид.

И вдруг с ужасом подумал, что ему совершенно не хочется, чтобы Нурали смотрел на изумрудную пери. Но тогда рухнет весь его план! Нет, эта особа — невеста Нурали, и они должны пожениться. Это он, Гамид, не должен больше на нее смотреть.

Однако уже сразу после того, как Шахерезада заснула, он уволок, будто добычу, в свои покои несколько дисков и смотрел, смотрел, прокручивая обратно запись, где «пери» была в кадре.

В полночь явился Нурали, чтобы ритуально ночевать в холле у порога его покоев. Гамид, вскипая от неожиданного приступа ревности, в первый миг хотел было выключить компьютер, но заставил себя вернуться к реальности и рявкнул:

— Пойди сюда! Посмотри на свою невесту!

— Я уже ее видел, мой господин.

— Посмотри еще. Нравится?

— Благодарю вас, мой господин. — Нурали поклонился.

— Я задал вопрос! Отвечай! Нравится?!

— Безусловно, мой господин. Я вам безмерно благодарен.

— Не иронизируй! Тебе еще предстоит добиться ее руки!

— Слушаюсь и повинуюсь, мой господин.

Дальше пошло еще хуже: Нурали держался подчеркнуто покорно, Шахерезада изводила дядю разговорами о пери и жаловалась на учительницу французского языка, что та не может научить ее языку пери за один день, но самое ужасное, что каждый вечер они с Шахерезадой смотрели по три программы «Шатер кочевника». Может быть, Гамид и справился бы со своей ненужной страстью к «чужой невесте», когда бы ее не видел. Но по три программы каждый вечер! И еще несколько в своих покоях до прихода Нурали. Бесстрастного и почтительно покорного.

План Гамида был таков. Нурали встречает «пери» в аэропорту, везет в лучший отель, сам селится в соседнем номере и постоянно сопровождает пери в качестве гида и переводчика. После подписания контракта Нурали предлагает ей снять пилотную серию в Альмире — частной резиденции семьи эмира. Там сохранился практически нетронутым старинный дворец пятнадцатого века с традиционной планировкой — делением на мужскую и женскую половины и уникальным по архитектуре сералем — помещением для гарема. Съемки в Альмире никогда не производились, то есть настоящий эксклюзив, но Нурали, пользуясь свой близостью к эмиру, сумеет такое организовать.

Вот там-то, на побережье, в ста двадцати километрах от столицы, в Альмире, совершенно изолированной от посторонних глаз, Гамид и рассчитывал устроить настоящий спектакль для своей племянницы — с Абу Рашидом на «волшебном» верблюде и изумрудной пери, выходящей из шатра. К тому моменту, но не раньше, Абу Рашида надо доставить во дворец в качестве посланца пери, и он сообщит Шахерезаде, что пери уже прибыла и разбила свой шатер в Альмире.

Но старик самостоятельно явился во дворец точно накануне прилета лауреатки. Гамид чуть не лопнул от злости, когда Нурали со смиренным видом доложил:

— Прибыл Абу Рашид из клана Ваха, мой господин.

— Кто тебя просил? Хочешь перечеркнуть все мои планы? Накорми его, дай денег, и пусть убирается обратно! Не желаю я его видеть рядом с моей девочкой. Вызовем, когда понадобится!

Нурали вдруг упал на колени. Гамид онемел: никогда в жизни тот не делал ничего подобного.

— Клянусь, я его не приглашал! Я сам только что узнал. Он с пропускного пункта позвонил ее высочеству, и она…

— Замолчи! — Гамид схватился за голову. — Уйди! И не спускай с него глаз!

Вечером Гамид как обычно отправился укладывать спать свою племянницу и с тревогой ждал результатов ее общения с Абу Рашидом. Можно было и самому поговорить со стариком, заранее проинструктировать, но лишний раз видеть рожу этого проходимца было выше его сил.

— Абу Рашид сказал, что пери уже в пути! — сразу заявила Шахерезада, садясь на кровати; ее кормилица поклонилась и ушла из спальни. — Но он не знает, понравился ли ей мой подарок!

— Почему? Разве он с ней не встречался?

— Встречался, только во сне. А во сне, ты же понимаешь, трудно передать подарок. И он тогда отправил его по воздуху!

— По воздуху? — Гамид устроился на краю постели, и девчушка прильнула к нему; он поцеловал ее макушку. — Надо же!

— А где она будет жить, когда придет? — снизу вверх заглядывая в его глаза, спросила девочка.

— Ну, наверное, в своем шатре.

— А шатер будет где? — Она вдруг хитро прищурилась, и Гамид понял, что у нее готов ответ.

— Где бы тебе хотелось?

— Не мне, а ей! В Альмире! Знаешь почему? Потому что там море! Она сказала Абу Рашиду, чтобы я ждала ее у моря! А где море? В Альмире! Поехали туда прямо сейчас! Ну, дядя! Ну пожалуйста! Вдруг она уже там?.. Я днем хотела, чтобы Абу Рашид сразу отвез меня туда на волшебном верблюде, а он сказал, что верблюд устал и пасется на волшебных лугах, и я не могу никуда с ним ехать без твоего разрешения, и что лучше, если ты сам поедешь со мной ее встречать… Ну, дядя, ну миленький, ну поехали прямо сейчас! Вдруг она уже там!..

От детского голоска у Гамида уже шумело в висках, но он помнил о ее жутком молчании и не перебивал. Не перебивал еще и потому, что Альмира замечательно укладывалась в его планы, а о них знал только Нурали.

— Моя девочка, — наконец сказал он. — Давай поступим так. Завтра утром мы все вместе съездим в Альмиру…

— Ты самый лучший! — взвизгнула племянница и звонко чмокнула его в щеку. — Только вдруг она уже там?.. — тихо добавила она и уставилась своими огромными карими глазами.

— Но пери тоже ложится спать. Ехать до Альмиры часа два, значит, мы ее разбудим. Нехорошо будить человека среди ночи.

— Она не человек, она пери!

— Думаешь, все пери очень радуются, когда их будят?

— Н-нет… — Девчушка смущенно потупилась, и была такая хорошенькая, что он опять ее поцеловал.

— Давай сделаем так, мое солнышко. Приедем завтра туда, посмотрим, нет ли там пери, и решим на месте, как поступить.

Потом они смотрели очередную порцию «приключений пери». Как нарочно, сюжет разворачивался на море, под Марселем. Марсельцы ловили устриц, готовили их и ели, запивая белым вином. Все были в шортах или в коротких юбчонках, за исключением пери в неизменно длинном зеленом наряде, и Гамид пытался убедить себя, что у нее точно ужасные ноги. Когда Шахерезада уснула, он запретил себе продолжать просмотр, вернулся в рабочий кабинет, вызвал сотрудника аппарата, отменил на завтра все утренние планы, велел срочно пригласить Нурали и сухо заявил:

— Не хочу вникать, почему моя девочка пожелала быть завтра в Альмире и встречать пери именно там, но ты сам завтра утром отвезешь меня и Шахерезаду туда. Все должно быть чисто, и чтобы кухня работала. Потом поедешь за лауреаткой в аэропорт.

— Ее тоже сразу доставить в Альмиру, мой господин?

— Я устал от твоей иронии. Видно будет. Ступай.

Ночь прошла ужасно: он не мог ни спать, ни работать: буквы не желали складываться в слова, слова — во внятные фразы. А стоило прилечь и закрыть глаза, как возникала пери на морском берегу. Смялась и манила его. Он бежал к ней, но она, срывая платье, бросалась в море, а вместо ног у нее оказывался огромный зеленый русалочий хвост. Или Нурали с презрительной ухмылкой падал и падал перед ним на колени…

Никаких следов пери в Альмире они не обнаружили.

— Дядя, мы должны ее тут ждать, — очень серьезно сказала Шахерезада, снизу вверх глядя на Гамида глазами его матери.

— Солнышко, но у меня очень много работы. Я не могу просто так сидеть тут и ждать. Надо ехать обратно.

Она молча уставилась в землю. Он торопливо подхватил ее на руки. Она разрешила это сделать, но смотрела в сторону.

— Мой господин, — вдруг заговорил Абу Рашид. — Если позволите, я мог бы тут вместе с госпожой подождать пери. Очень важно, чтобы…

— Слышишь, дядя? — оживленно перебила малышка. — Абу Рашид говорит, что это важно! Пусть он ждет вместе со мной!

— Значит, ради пери ты готова бросить меня? — с нарочитой обидой спросил Гамид.

— Бедный! — Шахерезада порывисто обняла его за шею и своей нежной щечкой прижалась к его щеке. — Не бойся, я тебя никогда не брошу! Я вырасту и стану твоей женой!

— Но, солнышко, дядя не может жениться на племяннице.

— А на пери? На пери ты можешь жениться?

Их окружала свита Шахерезады: кормилица, две няньки, учительница французского, Абу Рашид — и конечно же за спиной Гамида был Нурали. Сейчас Гамид не видел его, но буквально физически почувствовал, как тот напрягся.

— Едва ли, — сказал он, раздумывая, не стоит ли продолжить: «Зато на ней может жениться Нурали, и тогда пери всегда будет с тобой рядом», но Шахерезада уже сочувственно повторила:

— Бедный! Конечно, она же пери, а ты простой человек.

Гамид услышал, как свита закашляла, чтобы не рассмеяться, и пришел всем на помощь, расхохотавшись сам.

— Ладно, моя умница. Оставайся с Абу Рашидом. Если по мне соскучишься и захочешь домой, звони. Я пришлю вертолет.

Чтобы сэкономить время, обратно он отправился как раз на вертолете, а Нурали на правительственной машине поехал за лауреаткой в аэропорт. Гамид терпеливо напутствовал его пожеланиями сделать все, чтобы покорить ее чувства и мысли.

— Слушаюсь и повинуюсь, мой господин. Однако простите мою бестолковость, осмелюсь спросить, куда мне надлежит везти гостью вашего высочества из аэропорта?

Гамид заскрипел зубами и язвительно поинтересовался:

— А куда бы тебе хотелось?

— Немедленно доставить госпожу ван Вельден пред очи моего господина! — с каменным лицом возгласил Нурали.

Гамиду страшно захотелось врезать по этой каменной физиономии, но он лишь кивнул и сухо сказал:

— Вези. Я дам ей аудиенцию. Полагаю, часа тебе хватит, чтобы доставить ее из аэропорта?

— О да! Вы столь великодушны, мой господин!..

Гамид смотрел на город сверху. Где-то там внизу белый «линкольн» вез Нурали в аэропорт, а где-то высоко в небе самолет вез ему навстречу изумрудную пери.

На сердце висела тяжесть, но Гамид очень надеялся, что в жизни документалистка ван Вельден окажется более заурядной, чем изумрудная пери на экране. Не произвела же она на него особого впечатления, когда он увидел ее в первый раз. Он взглянул на часы: до появления пери оставалось два часа. Когда он прилетел во дворец — уже почти полтора, потом час, потом полчаса, и счет пошел на минуты.

Он едва вытерпел до конца доклад министра финансов, попросил принести чаю и попытался вникнуть в сегодняшнюю почту. Но буквы и строчки опять расплывались, как ночью: судя по времени, пери должна уже быть здесь!

— Нурали прибыл во дворец, ваше высочество, звонили с поста охраны, — доложил по внутренней связи секретарь. — Чай сервировать в вашем кабинете или в комнате отдыха?

— Да-да… — рассеянно отозвался он и вылетел из кабинета, к полному изумлению аппаратчиков и слуги с чайным подносом.

— Куда вы, ваше высочество?

Офицеры, дежурившие перед экранами в центре службы внутреннего наблюдения, были изумлены не меньше, когда он ворвался в зал. Они повскакивали с мест и замерли.

— Все вон!!!

Кажется, хлопнули двери, а он уже сидел перед стеной из мониторов и жадно смотрел, как пери шла рядом с Нурали по парку, потом появилась вместе с ним в офисном здании, исчезала в коридорах, и снова ее отслеживали видеокамеры. И вот она уже в бизнес-приемной. Нурали говорит с ней. Но как он на нее смотрит! Как он смеет!.. Вот она скрылась в комнате для гостей. Проклятье! Не может быть, чтобы там не было видеокамеры. Где-то же должна быть кнопка… Ага, картинка появилась — она стоит перед зеркалом и разговаривает по мобильному. С кем? С кем она там болтает и улыбается?..

— Опомнись, брат! — Голос Нурали.

Гамид вздрогнул, как застигнутый врасплох шкодливый школьник, и нажал на кнопку, чтобы исчезла эта самая комната для гостей. Но вдруг почему-то погасли все экраны!

— Что ты наделал?! — Нурали метнулся к пульту и стал нажимать на разные кнопки.

— Зависла вся система? — виновато спросил Гамид.

Нурали шумно дышал, его пальцы носились по клавиатуре.

— Да? Зависла? — повторил Гамид. — Из-за меня?

— Из-за меня! — рыкнул Нурали. — Ты хочешь, чтобы я на ней женился, а сам готов подглядывать за ней в сортире!

— Полегче, брат!

Раздались сигналы мобильного Нурали.

— Да. Знаю, — ответил он, продолжая одной рукой играть на клавиатуре. — Это произошло при мне. Я как раз у пульта. — На экранах тем временем начали появляться какие-то цифры и бегущие строки. — Слушай, свяжись с остальными постами, скажи, что я в курсе, чтобы не дергали. Ну наладим с людьми за пару часов. — Захлопнул мобильник и сунул в карман.

— За несколько часов?! — выдохнул Гамид.

В этот момент все экраны вспыхнули и стали показывать все, что им полагалось: входы, парк, коридоры, залы, комнаты…

— Чего ты ждешь? Иди, она уже там. — Нурали ткнул пальцем в экран, демонстрировавший пустую бизнес-приемную.

— Пока еще нет. Брат, нам нужно поговорить.

— О чем? О праве первой брачной ночи? Не было его у нас никогда! Хочешь ввести?

— Брат. — Гамид заговорил как можно мягче. — Ты — мой самый близкий человек, и в последнее время мне очень тяжело из-за твоего нежелания понять, что я делаю все это только ради маленькой Шахерезады! Пойми, она верит в изумрудную пери!

— Даже не знаю, чем может обернуться этот сбой, — помолчав, произнес Нурали. — Вон картинки с некоторых камер зависают. Стоило бы усилить охрану.

— Ну усиль. Потом проверь библиотеку: чтобы там поменьше народу, но не совсем пусто. А в архиве — чтобы никого! Там ты останешься с ней наедине.

— Слушаюсь и повинуюсь, мой господин. — Нурали сложил руки на груди и с глумливым видом поклонился. — Позвольте сопроводить вас в бизнес-приемную и доложить гостье о…

Гамид отмахнулся и встал с кресла.

— Чини систему! Найдется кому доложить!

— Изволите, ваше высочество, приказать отключить камеры, транслирующие бизнес-приемную?

Гамид лишь пронзил Нурали яростным взглядом, но промолчал. А в результате весь его гнев и ярость выплеснулись на пери. Потому, что у нее была юбка выше колен и красивые ноги! Потому, что, пытаясь сфотографировать павлина, она немного присела, и юбка заманчиво обтянула ее сзади! Потому, что у нее вдруг оказались дерзкие и страстные глаза, на которые он совершенно не обращал внимания, изучая «изумрудную пери» на экране. И эти ее глаза частенько выдерживали его взгляд, не переносимый прежде ни одной женщиной. Да что там женщины! Мужчины тоже испытывали страх перед его взглядом и робко отводили глаза.

А это женское существо с усталым лицом, в мятой одежде и в порванных на щиколотке чулках совершенно его не боялось! Проклятье!.. Эта крошечная дорожка спущенных петель у ее гибкой щиколотки противоестественно манила. Хотелось зацепить там пальцем и окончательно порвать на ней чулки, или колготки, или что там еще. Повалить бы ее на пол и сорвать с нее все… Она ведь сама тоже этого хочет! Он же видит, как томной поволокой затянуло ее глаза, как в смятении напряглась грудь, он слышит, как она напряженно задышала, и даже чувствует, как все ее поры начинают источать тончайший аромат высшего женского возбуждения…

Собственно, что такого необыкновенного? Он всегда действовал так на женщин. На всех женщин. Но чтобы на него самого женщина действовала так, трудно припомнить.

Он наговорил ей всяких резкостей, и она, кажется, тоже в итоге надерзила ему в ответ. Но он почти не понимал смысла слов, думая лишь о том, чтобы суметь не наброситься на женщину, им же самим назначенную Нурали. Наконец в полыхающий мозг все-таки пробилась здравая мысль — нужно срочно уйти туда, где нет видеокамер. То есть в восточное крыло, в свои частные покои.

— Следуйте за мной!..

Теперь он не видел ее — она шла за его спиной, — но не мог не чувствовать. От желания темнело в глазах. Он успокаивал себя тем, что она тоже безумно его хочет, и все получится сразу и очень здорово, и что, судя по всему, она отличная любовница. А Нурали она не нужна. Нурали вообще не нужны женщины. Нурали — евнух, моралист и ханжа. Небось смотрит сейчас на свои экраны, видит его с пери и злобствует. Но почему же они идут так долго? Неужели он заблудился в собственном дверце?..

Наконец они все-таки оказались в восточном крыле, и он остановился в первой попавшейся комнате. Предложил ей сесть. Сам устроился напротив и вдруг опомнился: это же малая гостиная Шахерезады, не хватало ему еще заняться любовью на ее кроватке! Тем более с иностранной журналисткой, пусть даже у нее вызывающие глаза и красивые ноги в этих рваных светлых колготках… Проклятье! Лучше смотреть не на ее ноги, а в глаза. Ей ведь точно нравится, когда он смотрит в глаза: она сразу начинает учащенно дышать, и так приятно вздымается ее аккуратная грудь, натягивая ткань жакета. Но он тут же опять одернул себя: эта особа здесь ради Шахерезады, а не ради его интимных утех, и, не узнавая своего голоса — как нарочно, она зашевелила ногами, устраиваясь на подушках, — предложил ей чаю, с опозданием досадуя, что не догадался устроить чаепитие за европейским столом, который скрыл бы эти ее ноги.

Он хлопнул в ладоши, чтобы позвать хоть кого-то из слуг. Сразу же явились двое со столом и подали чай в любимом сервизе Шахерезады, подтвердив догадку, что Нурали отслеживал на экранах его путь. Однако мысли о племяннице и первый же глоток крепкого чая — Нурали знает, что чай для него, как воздух, — придали ему сил, и он уже вполне непринужденно повел беседу. Его гостья тоже заметно расслабилась, и все пошло вполне респектабельно. До тех пор пока она не упомянула о Нурали, а потом ей по мобильному позвонил мужчина!

Это точно был мужчина, потому что потом, когда ему принесли забытый ею на столе мобильный, он не смог удержаться и, как мальчишка, вызвал последний номер. Мужской голос!.. Но тогда он просто понял, что это мужчина, как одновременно понял и то, что не потерпит рядом с ней никого, даже Нурали, даже в качестве формального супруга! Нужно было срочно придумать что-то другое, что заставило бы ее здесь остаться. И он совершенно спонтанно предложил ей возглавить образовательный телеканал!

Абсолютно безобидное предложение — такого канала у него не существовало, — она, естественно, заинтересовалась, да и он сам так увлекся этой идеей, что даже удивлялся, как она раньше не приходила ему в голову. Самым же увлекательным был безмолвный диалог глаз, не оставлявший сомнений, что эта женщина принадлежит ему, однако, как ни странно, уверена, что и он тоже принадлежит ей! Первое было нормальным и привычным, второе же — сбивало с толку, потому что слишком походило на правду, а такая правда его не устраивала! Он никогда не был под властью бабы и не собирается. Она мечтает о его объятиях? Пусть мечтает: в уверенности, что приближается к мечте, она сделает все, что он от нее потребует. Он проявит себя самым радушным хозяином и щедрым работодателем, но больше не встретится с ней до тех пор, пока она не займет свое место няньки в покоях Шахерезады!

Он дважды хлопнул в ладоши — условный призыв Нурали, — не сомневаясь, что тот давно ждет под дверью. И не ошибся.

— Сопроводите мадемуазель ван Вельден в архив. И позаботьтесь, чтобы все было в ее распоряжении. Затем…

Нурали поклонился… и вдруг по-свойски показал ей на что-то глазами! Она вернула на голову свалившийся палантин и поблагодарила Нурали улыбкой…

Гамид вскипел: эта ничтожная тень считает ее своей женщиной и переживает, что она обнажила голову перед другим мужчиной! И она понимает его без слов. Никакого отеля, никаких соседних номеров!

— Затем проводите мадемуазель ван Вельден в ее апартаменты. Вы будете жить в покоях моих личных гостей, в восточном крыле, — добавил он, не узнавая своего голоса: очень же вероятно, что ее мятый костюм и порванные колготки — результат поездки в «линкольне» с Нурали.

Нурали не выказал ни малейшего удивления, зато она растерялась и беспомощно настаивала на отеле. Неужели его догадка верна?.. Но он нашел в себе силы проявить снисхождение и разрешил ей подумать. И сам же повел ее в библиотеку, убеждая себя, что делает это лишь ради поддержания ее фантазий о власти над ним, а вовсе не потому, что ищет подтверждения своей догадке.

Как бы то ни было, но она вела себя так, как и надлежит обезумевшей от желания к нему женщины. Актерской игрой тут и не пахло, потому что он знал наверняка, что в его присутствии женщины не нуждаются ни в чем подобном, разве что в умении маскировать свои чувства на публике. Впрочем, и этим умением она практически не обладала. В итоге он уже совсем спокойно оставил ее в архиве с Нурали, рассудив, что, даже если что-то и было между ними в «линкольне», так это же было до него!

В свой рабочий кабинет он вернулся в превосходном настроении, велел подать чаю и, распорядившись по поводу апартаментов для его личных гостей в восточном крыле, засел за бумаги. Он ощущал необыкновенный прилив сил и шутя расправился с целой горой переписки, как никогда каллиграфически выводя свою подпись.

Но потом ему принесли ее мобильный… Проклятье! Он не смог удержаться, чтобы не изучить все его содержимое — от фотографий до последних звонков. Мужской голос… Ощущение стыда и омерзения. Он еще раз перещелкал все фото. Какая-то забавная парочка среднего возраста — толстяк с усами и тощая брюнетка с длинным носом. Спящая в кресле кошка. Собака возле чьих-то ног на асфальте. Потом несколько снимков его бизнес-приемной и белый павлин. Чувство стыда не проходило. Он велел перенести павлина из дворика бизнес-приемной во дворики восточного корпуса и ждал Нурали не столько с докладом о гостье, сколько чтобы тот передал ей мобильник.

— Сам, брат, отнеси, — просто сказал Нурали. — И еще я ей обещал, что ты поужинаешь в ее обществе. Она без ума от тебя.

— Вот как?!

— А лучше, брат, пообедай с ней прямо сейчас. Отмени все планы и увози ее в Альмиру. Здесь для тебя слишком опасно.

— На что ты намекаешь? — вновь рассвирепел Гамид.

— Компьютерная система охраны продолжает сбоить. Я усилил основные посты, чтобы предотвратить вторжение и…

Гамид расхохотался, и Нурали на полуслове умолк.

— Какое еще вторжение? Ты же прекрасно видел, отчего произошел сбой. Я всего лишь нажал не на ту кнопку!

— Брат, прости! Но это всего лишь совпадение! Система повреждена очень серьезно: отказывают видеокамеры, внезапно блокируются двери. Неизвестно, чем все может кончиться. Уезжай отсюда! И ее увози. Она иностранка, не хватало еще…

— Достаточно! — Гамид топнул ногой.

— Брат, — Нурали сложил руки на груди, — умоляю! Уезжай! Ты последний из династии. Ты не можешь подвергать себя опасности. Ты — знамя! Без тебя в стране начнется хаос!

— Очень возвышенно! Но я не вижу никакой опасности. Разве что дрянную электронику. Или дрянную ремонтную службу! А будет действительно опасно — клянусь, я выполню все твои указания! — Он похлопал Нурали по плечу и взял со стола мобильный. — Пойдем навестим нашу гостью, а заодно я посмотрю, что там у тебя с дверями и камерами.

Они пошли. Все двери с фотоэлементами, реагировавшими на Гамида, послушно открывались перед ним, и он иронично поглядывал на Нурали. В восточном крыле такое «волшебство» не предусматривалось, и туг уже Нурали распахивал ему двери.

Но стоило Нурали лишь потянуться к ручке дверей покоев пери, как она заорала и застучала в них с той стороны, а потом совершенно не желала верить в неисправность системы, вызвавшую блокировку. Причем она была настолько возбуждающе хороша в своей гневной обиде, что Гамиду стоило немалых сил повернуться и уйти. Спасли ее слезы и отчаявшийся голос, каким она просила прощения, — подтверждение ее полной покорности ему. Он был доволен собой.

— Уезжай, — тихо и настойчиво сказал Нурали, когда он вышел из ее покоев. — Только что сообщили, что отключилось все восточное крыло. И убери иностранку из дворца!

Гамид весело хмыкнул.

— Прелестно! Я поужинаю с ней в своих покоях в девять! А ты чини систему. Иначе я решу, что все это твои проделки.

— Мои проделки?..

— Ладно. Побудь пока тут. Я с тобой свяжусь.

Чтобы срезать путь в офисное крыло, Гамид решил пройти по территории и был просто потрясен: по периметру зданий выставлена охрана, а по территории, насколько хватало глаз, разгуливали вооруженные люди с собаками. В ярости он позвонил Нурали, и тот понес полную чушь, сначала лишь намеками, а потом откровенно напирая на необходимость покинуть дворец и главное удалить гостью — журналистку и иностранку. Гамид не сдержался и высказал все, что думает по поводу мстительности своего ревнивого молочного брата, пригрозив официальным обвинением в измене и попытке государственного переворота:

— Иначе зачем, братец, ты сломал охранную систему и нагнал сюда столько военных?..

И его не удивило, что вскоре система была вроде бы починена, а на территории охраны поубавилось. К девяти часам он успокоился совсем и, снисходительно простив Нурали, даже просил его совета, ужинать с гостьей на коврах, на восточный манер, или же за столом, по-европейски.

— Брат, если я скажу, что лучше всего было бы ужинать в Альмире, боюсь, тебе опять захочется казнить меня. Главное, чтобы ты с ней переспал.

— Вот как?!

— После тех двух канадок у тебя почти два года не было женщин. Потому ты и сам не свой. Переспи с ней и опомнись! Ты нужен стране, а ты зациклился на этой бабе! Она точно такая же, как все. И точно так же, как все, тебя хочет!

— Может, ты и прав, — помолчав, миролюбиво сказал Гамид. — Я как-то и не думал, но правда — почти два года…

С распростертыми объятиями он встретил ее на пороге своих покоев, так и не решив окончательно, следовать ли своему плану и пользоваться ее желанием, не реализуя его, или же последовать практичному совету Нурали. А она упала в обморок! Ясно же, что от желания, что бы там она ни плела про акклиматизацию. И дальше он тоже видел, как от желания у нее путаются мысли, как от нее исходит тот самый аромат женской страсти… Он наслаждался своим могуществом и кормил ее с рук, а потом, когда она уже совсем распалилась и не могла думать ни о чем, кроме как отдаться ему, он ушел.

Вернулся к себе и только сейчас вспомнил, что с самого утра не думал о Шахерезаде! И что она ему не позвонила, и он не позвонил, чтобы хотя бы пожелать спокойной ночи. Сейчас было уже за полночь, и звонить ей было поздно. Но ее кормилице он позвонил. Давясь зевотой, та отрапортовала, что все в порядке.

На письменном столе в домашнем кабинете громоздилась куча папок — дела, накапливающиеся за день, он всегда велел приносить к себе и обычно работал над ними часов до трех, вернувшись от Шахерезады. А сегодня он вернулся от пери и не в девять, а в начале первого — наверное, придется вообще не спать. Он с тоской уселся за стол, взял верхнюю папку, раскрыл, начал читать и вдруг подумал: где же Нурали? Ровно в полночь тому полагаюсь занимать свой пост у дверей эмирских покоев. Условный, конечно, пост — там стоял диван, и Нурали на нем просто спал. Но уже половина первого, а его нет!

Ха, решил, наверное, что я остался у пери! — со смешком подумал Гамид, и тут как раз Нурали явился.

— Очень кстати, брат, завари-ка мне чаю. Где ты был?

— Прошу прощения, у нашего доктора. Живот целый день болит, только сейчас сумел к нему сбегать. Говорит, аппендицит. Надо срочно оперировать, ложиться в больницу.

— Что же ты здесь? Мог бы мне позвонить, раз такое дело!

— Ну не так чтобы совсем срочно. Утром. Проверю посты и поеду. Наш доктор там всех предупредит, чтобы они меня сразу прооперировали. И нужно будет остаться на пару дней.

— Ехал бы ты сейчас.

Но Нурали даже не захотел слушать. Он заварил чай и улегся спать. Гамид поработал еще какое-то время, прихлебывая чай. Но потом и чай перестал помогать — глаза просто слипались. Часы показывали без четверти три, а количество папок почти не уменьшилось. Гамид встал из-за стола, потянулся и торопливо пошел в купальню, на ходу сбрасывая одежду, и с разбегу прыгнул в бассейн. Но тепловатая вода с розовыми лепестками освежила своеобразно, вызвав мысли о том, что хорошо бы сейчас после бассейна сразу оказаться в постели с пери. И плевать, что она журналистка и иностранка! Она хочет его, а он ее, и вообще Нурали прав — надо с ней переспать и успокоиться!

А папки с документами на столе?.. Он ведь точно сразу уснет на пери, а в девять — заседание кабинета министров, и как он будет там выглядеть?..

Гамид вылез из бассейна и побрел в душевую. Переспать с пери он всегда успеет, но вот осрамиться перед министрами — это просто недопустимо. Встал под душ, открыл холодную воду. Струйки злыми ледяными червячками побежали по телу, а он стоял, с отвращением наблюдая, как от холода съеживается его сексуальный подъем. Наконец победив эрекцию, он решил сделать воду потеплее и повернулся к смесителю, как вдруг погас свет! Лампочка, что ли, перегорела? Но тут этих лампочек с десяток, не могли же разом перегореть все?..

— Нурали, Нурали! — крикнул он, хотя тот спал в холле, в совсем другом конце эмирских покоев, и едва ли мог услышать.

На ощупь, по стенке он двинулся к двери, толкнул ее. В купальне тоже кромешная темнота! Он опять безрезультатно позвал Нурали, вслепую сделал пару шагов и с шумом рухнул в бассейн. Тут же вынырнул, брезгливо сметая с лица прилипшие розовые лепестки, и, ругаясь вслух, стал руками искать бортик. Нашел, шажками перебрался туда, где предполагал ступени, и пополз по ним вверх. Наконец выбрался на кафельный пол, показавшийся невероятно холодным. От ступеней бассейна до двери — пара метров, значит, всего несколько шагов отделяют его от спальни, где, по крайней мере, есть окна!

Он поднялся, вытянул руки вперед, как слепой, и пошел. По телу бежали мурашки озноба, темнота создавала ощущение нереальности — не может быть, чтобы здесь было так далеко: ему казалось, что он идет уже с полчаса. Наконец руки ощутили рельефные изразцы. Он радостно погладил стену и стал искать дверь, но ладони вдруг обнаружили абсолютно гладкую поверхность. Зеркало!.. Проклятье! У бассейна ведь ступени с двух сторон, как он мог об этом забыть! Что ж, значит, дверь с другой стороны. Надо просто добраться до угла и идти обратно вдоль стенки, чтобы снова не свалиться в бассейн.

В этот момент вспыхнул свет, и Гамид увидел себя во всех зеркалах голого и трясущегося. Хорошо хоть никто не видит, подумал он и рванул к шкафу с банными халатами и полотенцами — хотелось согреться, — но поскользнулся на собственных же мокрых следах и неловко упал, больно приложившись локтем и бедром. Локоть начал саднить, сквозь порванную кожу проступили капельки сукровицы, а на бедре наливался синяк. Вне себя от злости он принялся его растирать, и тут в купальню вошел Нурали.

— Брат, у нас пробле… О! — Он бросился к Гамиду и протянул ему руку, чтобы помочь встать. — Что произошло?

— Это я хочу у тебя спросить! — Он поднялся, демонстративно не принимая его руки. — Ну и?

— Скажите, по вашему приказанию в спальню нашей гостьи доставлен ларец?

— Ларец? Какой еще ларец?! Ты в своем уме?

— Что ж, значит, я звоню в гараж. План эвакуации М. Немедленно покиньте дворец!

— А ты не много ли на себя берешь?! — прорычал Гамид. отчаянно ощущая свою наготу.

— Брат, помнишь, ты поклялся? Здесь слишком опасно. Срочно уезжай! — Нурали извлек мобильный и почти побежал к дверям, на ходу отдавая распоряжения по телефону.

— Подожди! Что за спешка?

Но Нурали в купальне уже не было, а Гамида вдруг словно ударило током: ведь в этом ларце бомба! Если она взорвется, то он уже никогда не увидит ни пери, ни Нурали… Но почему Нурали не сказал ему об этом прямо? Что, если никакого ларца вовсе нет? Он должен убедиться собственными глазами! Он влез в первый попавшийся халат, сунул ноги в какие-то шлепанцы.

Ларец был. Из затейливых металлических завитушек, создававших одновременно его форму и причудливый ажурный узор. И сквозь эти литые завитушки Гамид очень хорошо видел сияющее бриллиантовое колье и серьги на красной бархатной подушечке. Бомба здесь просто не могла уместиться!

Позднее выяснится, что никакой бомбы в ларце действительно не было, но лишь передатчик спутниковой связи, приводивший в действие множество мощнейших взрывных устройств, заложенных в самых разных местах по всей столице. Сигналы же передатчик посылал в тот момент, когда открывалась крышка ларца.

Но тогда Гамид всего этого еще не знал, и опасения Нурали казались ему смехотворными. Он хорошо видел его беспомощную ярость от своего появления. И еще он видел пери. И жадно хотел ее. И было совершенно очевидно, что она тоже безмерно его желает и воспринимает само собой разумеющимся то, что он сам явился вслед за ларцом. Но если так, почему она отвергла его «подарок»? Почему делает вид, что оскорблена? Она же буквально сочится страстью!

Нурали держал себя так, будто этот сквозной ларчик вот-вот взорвется и разнесет все. Ладно, подумал Гамид даже с каким-то озорством, будь, брат, по-твоему, и принялся плести ей про отпуск и поездку в пустыню к кочевникам — план эвакуации М предусматривал именно это.

Она радостно согласилась, как он и предполагал. Потом они с наслаждением целовались, и Гамид одним глазом подсматривал за реакцией Нурали. Похоже, тот наконец-то был доволен. Оказалось — не очень.

— Зачем ты ее тащишь с собой? — было первое, что сказал Нурали, когда пери уже сидела в джипе, а Гамид отошел с ним в сторону, отправляя в Альмиру.

— Успокойся! Все исключительно удачно складывается. Ты привезешь мою девочку в клан Ваха, потому что именно там ее ждет изумрудная пери. Очень реалистично. В шатре, среди настоящих кочевников. А я уже отправился встречать пери, потому и не смог сам приехать за моей девочкой.

— Брат! Твоя пери — иностранка! Ты обязан срочно переправить ее в посольство! Ты не имеешь права скрывать от нее реальные обстоятельства!

— Нурали, по-моему, твои реальные обстоятельства видишь только ты. Тихо, тихо! Не хочу больше с тобой спорить. Переполошил всех, устроил эвакуацию. Ладно! Хорошо. Скажем потом, что была учебной. Я тебе даже орден дам за нее. В конце концов, надо же отрабатывать все варианты, а М — мы еще ни разу не опробовали с моим личным участием. Все, все. Отправляйся. Главное, не напугай мою девочку!

— Брат, пожалуйста, объяви военное положение.

— Тоже учебное? Нет. Что-то еще?

— Тебе не кажется странным, что из-за ларца она закатила истерику, но тут же поверила в полную чушь и среди ночи отправилась с тобой невесть куда встречать рассвет?

— Просто набивает себе цену. Ты плохо знаешь женщин.

Тогда Гамид действительно думал так, но когда через пару часов эксперты, изучив ларец, сообщили по рации, как он устроен, ему стало не по себе. Не столько от мысли, что могло бы случиться, открой она ларец, сколько оттого, что его мнимый дар она даже не попыталась потрогать или примерить! На такое не способна ни одна женщина. Разве только если знает, что таит в себе ларчик с фальшивыми камешками…

Другие известия радовали и одновременно угнетали: удалось вычислить спутник, на который был настроен ларец. Спутник принадлежал очень влиятельной компании, безусловно отрицавшей свою причастность к попытке теракта и мгновенно согласившейся сотрудничать, и очень быстро были выявлены адреса потенциальных трагедий: аэропорт, вокзалы, административные здания, учебные заведения, торговые центры. Силовикам оставалось лишь ехать туда и обезвреживать. Но вот причастна ли к этому пери? Знала она или нет, что там, в ларце? Только Нурали радовал по-настоящему: в Альмире все спокойно, Шахерезада сладко спит.

— Не буди ее, — сказал Гамид. — Ситуация в принципе под контролем. Тащить ребенка в пустыню нет никакой нужды. Просто побудь с ней до моего возвращения. Я вечером прилечу.

Только, похоже, не все работники солидной компании были безгрешны, либо как-то иначе террористы узнали о провале своих планов, но по многим взрывоопасным адресам полицию и военных поджидали отряды смертников-боевиков. А сотрудники администрации города, собравшиеся ночью на экстренное совещание, и вовсе попали в ловушку. Дворец наместника — здание городской администрации — не был заминирован, однако к их приезду был уже захвачен террористами в форме полиции и охраны, которые, как выяснится потом, еще с вечера пробрались туда через подвалы и просто вырезали всю настоящую охрану. Сейчас в их руках оказались не только высшие столичные чиновники, но и компьютерный зал центральной диспетчерской города, а значит, полнейшая информация обо всех событиях. Ничего не оставалось, как вводить войска в заминированную Низу и объявлять военное положение. В Альмире же по-прежнему все было спокойно.

Наступал рассвет. Гамид видел, как пери взволнованно заворожена этим зрелищем, но мысль, что она неким образом причастна к происходящему, не покидала. Очень обеспокоил мобильный в ее руках. Счастье, что здесь уже не брала телефонная связь, но вообще, кому она звонила в тот момент, когда появилась перебрасываемая в столицу дивизия?..

Они поехали дальше, и он дико психовал, потому что рация приносила все ухудшавшиеся известия — боевики, смертники, в результате перестрелок взрывы и пожары во дворце правосудия, в самом крупном торговом центре. Он не выдержал и связался с Нурали.

— Не представляю, что будет, когда проснется весь город! Эвакуировать надо не меня, а всех жителей! Это минное поле!

— Успокойся, в Низе полно генералов. Разберутся без тебя. И даже не думай возвращаться в столицу!

— Как ты догадался?..

— Слишком хорошо тебя знаю. Слушай, отключи рацию и на пару часов расслабься. Ситуация абсолютно контролируемая. Из Низы муха не вылетит. В остальных частях страны — полная готовность к любым беспорядкам. Так что Шахерезаде ничто не угрожает, а твоя пери заслужила немного любви. Она же правда спасла всех. Представь, что было бы, открой она ларец!

«А если она его не открыла, потому что все-таки знала, что там? Ты же сам намекал мне об этом», — вертелось у Гамида на языке, но он не решился произнести это вслух, хотя они говорили с Нурали по-арабски и она понять не могла. Как бы то ни было, своим поступком она спасла столицу. Его страну! Его самого!

Выходило, что ее поступок — геройский. Но ведь на самом деле никакого поступка не было — она не открыла ларец. И он сейчас тоже ничего не делал. Или делал? Спасаться бегством — это поступок или его отсутствие? Во всяком случае, героизмом тут не пахнет. «Ты — знамя. Без тебя в стране начнется хаос», — сказал когда-то Нурали. Но ведь сейчас «абсолютно контролируемая ситуация» только лишь потому, что она не открыла ларец… Она — героиня! А он — знамя? Или просто трус и беглец? Да кто она такая, чтобы унижать его своим геройством — не пошевелив и пальчиком, разрушила замыслы его врагов?..

Он злился на нее, ненавидел, и от этого хотел еще больше. И она хотела, и видела его вожделение, и ничто не мешало «сделать привал», но он был слишком на нее зол, чтобы потакать каким-то там ее желаниям. Он — эмир, а она — просто баба, и ему не ровня. Вовсе незачем им совокупляться.

С напускной веселостью он принялся болтать с ней, потом действительно отключил связь с внешним миром, и к прибытию в клан кочевников вполне овладел собой. Но на церемонии встречи неожиданно выяснилось, что клан, явно стараниями Абу Рашида, осведомлен о пери с зеленых гор и воспринимает ее как добытую им невесту, спрятать которую до свадьбы он явился к родственникам. Первое скорее забавляло, но второе! Особенно когда она заявила, что ее предки — шотландские лэрды. Естественно, в переводе он сказал просто «горцы», потому что лэрды — это князья, и весело шепнул ей, что она слегка перестаралась и нехорошо обманывать простых людей, искренне ожидая подтверждения шутки. Но она простодушно начала рассказывать о реальных Маквилденах.

Выходило, что, покопавшись в архивах, он вполне может на ней жениться, причем заручившись официальным благословением целых двух монарших особ — английской королевы и бельгийского короля! Это было уже слишком: героиня, княжна, изумрудная пери… Он словно услышал голосок Шахерезады: «Бедный! Конечно, она пери, а ты простой человек». Чем же он так прогневил небо, что оно послало женщину, которая диктует ему все его действия?

Едва закончилось ритуальное чаепитие, он ушел, чтобы ее не видеть. Известия из столицы поступали неважные, кроме того, ухудшилась связь из-за перемены погоды — с большой вероятностью угроза песчаных бурь. Оазис Ваха был тем и хорош, что такие бури обычно обходили его стороной, но Гамида страшила перспектива застрять здесь в полном неведении о событиях в Низе. Он велел прислать вертолет.

— Пойми, я не собираюсь лезть на баррикады! — заявил он негодующему Нурали, пробившемуся сквозь атмосферные помехи. — Я просто по телевидению обращусь к моему народу. Люди должны ощущать, что в минуту опасности их эмир рядом, а не отсиживается под пальмой в оазисе!

— Телевидение?.. Образ героя, спасающего народ?..

— Но я просто обязан сделать официальное заявление!..

Он сел писать текст. Вертолет прилетел, но привез съемочную группу. Первым желанием было отправить репортеров обратно и устроить разнос пресс-атташе, но он изобразил радость от визита массмедиа, однако съемку запретил, пообещав, что даст эксклюзивное интервью сразу, как вертолет приземлится в столице. Он возвращается в столицу? Безусловно! Как он оценивает ситуацию? Все под контролем, министр внутренних дел на высоте. Его пребывание здесь — мера предосторожности или личная поездка?

— Господа, во время полета у нас будет достаточно времени для общения. Отдыхайте.

Распорядился, чтобы гостей отвели в палатку-столовую и накормили, пока будут заправлять вертолет, а находиться на солнце он не советует: сейчас самое жаркое время дня. Отдав еще кое-какие приказания, пошел попрощаться с Фаридой.

— Сын мой и господин, расскажи все Эльцзе. Она тебя любит, она все поймет. И раздели с ней ложе.

— Зачем? Она мне нужна только для Шахерезады. Я тебе еще утром это говорил.

— Неправда. Я вижу твое сердце. В нем Эльцза. И оно тоскует, потому что ты гонишь ее. Она это чувствует и бродит сейчас за шатрами. Я приготовлю ложе и трапезу. Ляг с ней перед тем, как лететь на войну!

— Какая еще война? Кто тебе сказал? Просто беспорядки.

Фарида прищурилась и погрозила пальцем.

— Э-э-э, сынок, не пытайся меня обмануть! Ты можешь не вернуться. Ты должен оставить свое семя.

— Что за чепуха! Да у меня нет времени! Меня люди ждут.

— Ничего, подождут. Семя эмира важнее.

Фарида цепко схватила его руку и повела. Он не смел сопротивляться, но злость в нем кипела, как вулкан. Он — эмир, почему все им повелевают? Нурали приказал, чтобы он покинул дворец, Эльза хочет, чтобы он ее трахнул, репортеры требуют от него откровений, даже матушка Фарида считает себя вправе распоряжаться его семенем! Нет уж, что угодно, но семя принадлежит только ему.

Но когда он увидел, как Эльза, нацеливаясь камерой на верблюдов, немного приседает и брюки заманчиво обтягивают ее попку, а сквозь тонкую ткань блузки видны очертания ее груди, он выразительно подмигнул Фариде и уже один пошел дальше. И с чувственным удовольствием выполнил бы ее рекомендации, когда бы Эльза не стала так настойчиво заявлять свои права на интим с ним. Вулкан снова заклокотал, и, чтобы поставить бабу на место, он нарочно еще больше распалил ее, забавляясь водой. А потом, равнодушно скомандовав:

— Раздевайтесь! — выплеснул на нее всю свою ярость.

В считаные минуты она стала покорной. Но почему-то, вопреки ожиданиям, это его не порадовало, напротив, он искренне устыдился, когда она сказала, что у нее нет выхода, а ее сбивчивое дыхание и трепещущее тело безмолвно добавили: я же твоя, только твоя…

Тут следовало бы «возлечь на ложе». Но его захлестнула волна нежности, и в силу неведомого душевного эстетизма физическое соитие представилось невероятной пошлостью после всего, что он только что ей наговорил. Эта нежность окутывала, переполняла, сами собой произносились непривычные ласковые слова — будто изнутри забил чистый источник, заваленный прежде камнями и грязью, которые сейчас изверглись со всей его яростью и сомнениями, и наступило обнажающее просветление. Обнажали ласковые слова. Но ведь нежность и близость невозможны без обнажения, более полного и очистительного, чем просто скинуть одежду и голышом войти в воду.

Это ощущение чистоты и просветленности не покидало, поднимая его словно на крыльях. По пути в столицу в вертолете журналисты были очарованы простотой и мудростью эмира. Интервью, какое он дал у вертолета, приземлившегося на крышу высотного здания Девяти министерств, потрясало глубиной и в считаные часы было растиражировано мировыми массмедиа. Несмотря на меры безопасности, ограничивающие передвижение населения по городу, к моменту его выхода из здания внизу уже собралась толпа, в основном — из представителей прессы, и он блестяще провел спонтанную пресс-конференцию. Затем он поехал в телецентр, где уже все было готово для его обращения к народу в прямом эфире.

Окружающее казалось нереальным. Пустынные улицы под ярким солнцем. Ставни и жалюзи в витринах магазинов. Закрытые окна. Вместо бурления транспорта и прохожих — только вооруженные патрули да редкие военные машины.

Гамид просматривал свои составленные утром наброски обращения и тексты, какие уже успели подготовить аппаратчики. Нет, не то, думал он, отрываясь и поглядывая в окно, нужны совсем другие слова. Неожиданно показались дымящиеся развалины многоэтажного жилого дома. Пожарные машины, множество фургончиков «скорой помощи». Из памяти тут же всплыла развороченная ложа театра и выкатившаяся из-под обломков голова матери Шахерезады. Он содрогнулся.

— Когда это произошло?

— Ночью. — Начальник аппарата вздохнул. — Одна из первых трагедий. Люди даже не успели проснуться.

— Почему мне докладывали только об офисах и торговых центрах, где ночью нет никого? Сколько еще жилых домов?

— Восемь удалось обезвредить. Два — нет… Три пока удерживают боевики. Все в районе Селям.

Селям — район многоэтажных новостроек. Голова Тамили опять покатилась перед его глазами… Но что значит пара десятков погибших тогда в театре по сравнению с сотнями трупов людей, мирно спавших в собственных кроватях?..

Он сказал об этом в своем обращении. И еще сказал, что не пожалеет никаких денег на выкуп всех заложников, лишь бы прекратить бессмысленное кровопролитие. И что сложившим оружие и сдавшимся боевикам будет дарована жизнь, а за информацию о верхушке заговора он платит бриллиантами, и продемонстрировал то самое колье из ларца-передатчика.

Гамид еще не успел покинуть телецентр, как поступила информация о террористах, захвативших дворец наместника. До сих пор они отказывались вступать в какие бы то ни было переговоры, но сейчас вдруг выдвинули требования: двести миллионов и самолет, который беспрепятственно вывезет их из страны, а пока каждый час они будут расстреливать по пять заложников. Когда заложники кончатся, а денег и самолета не будет, дворец наместника взлетит на воздух. В подтверждение серьезности своих намерений они выкинули из окна пять трупов.

— Едем туда. Пусть телевидение прямо с площади перед дворцом наместника ведет прямой эфир. Я буду говорить там.

— Ваше высочество, это безумие! — воскликнул начальник аппарата. — Вы не можете рисковать собой!

— Знаю, знаю! Я не могу собой рисковать. Я знамя. Сами подумайте, какой смысл стрелять в знамя, если можно получить двадцать миллионов лишь за то, что не выстрелишь в него? Если уж фанатики, жаждущие смерти, начинают торговаться, чтобы жить, значит… Ну? Ну, мой дорогой Абдулла бен Саид? Распорядитесь, чтобы на площадь срочно доставили побольше золотых слитков и всяких ювелирных изделий. Блеск золота и драгоценных камней очень побуждает к долгой жизни. Не волнуйтесь. Обещаю, что обязательно надену бронежилет.

Через сорок минут вся страна опять приникла к экранам. На площади перед дворцом наместника был расстелен ковер и сам эмир Рас-эль-Шафрана Гамид Абдулла бен Ахмад Нияз эль-Кхалифа собственноручно швырял на него золотые слитки и ювелирные изделия, которые в ящиках и мешках подносили ему солдаты.

В качестве замены заложников во дворец наместника вошел телохранитель эмира Нурали бен Рамазан, без оружия, с одним лишь мобильным в руках, и медики-добровольцы — внутри было много раненых. Затем из здания начали появляться заложники на трясущихся ногах. А потом, бросая на землю оружие, стали выходить террористы, и по живому коридору из полиции и военных они направлялись к ковру. Золото сияло на солнце. Эмир стоял на ковре и лучезарно улыбался — в отличие от окружавших его рослых охранников с выражением крайней сосредоточенности на лицах, — и, как четки, перебирал пальцами то самое колье. Приблизившись к золоту, террористы замерли, приоткрыв рты и расширив глаза.

В следующий миг вся страна разразилась хохотом: террористы кинулись к золоту и, отпихивая друг друга и ругаясь, стали набивать карманы. Кому-то уже заехали в рожу, еще двое покатились по земле, вырывая друг у друга слиток. Двое других лупили друг друга слитками, кто-то расстегнул штаны и складывал сокровища туда.

Затем страна увидела, как полиция и военные расступились, и террористы, прижимая к себе драгоценную добычу, с тоской оглядываясь на то, что не смогли забрать, и переругиваясь, побрели к автобусу, которому предстояло доставить их в аэропорт. На этом прямая трансляция закончилась. Из вечерних новостей страна узнает, что самолет с озолотившимися террористами до сих пор стоит в аэропорту, потому что пока не нашлось государство, готовое предоставить этим нелюдям политическое убежище.

Гамид был доволен: не успело еще закончиться его шоу, как на других захваченных объектах стали выдвигаться аналогичные требования. Все пошло как по маслу. По той же схеме, но без участия его и телевидения: золото рассыпали на ковре перед захваченным объектом. И когда бывшие смертники с дракой начинали его делить, их просто спокойно арестовывали за драку в общественных местах. Саперы активно приступали к своим занятиям, а золото перевозилось к следующему объекту.

Но все это было еще впереди, а тогда, глядя на спины отпущенных с золотом преступников, Гамид еще и сам не был уверен в правильности своих эксцентричных действий. Далеко не в восторге от его театрального плана был и Нурали, сумевший добиться лишь единственного: заменить заложников собой, тогда как Гамид на себя примеривал эту роль.

Часть телевизионщиков отправилась в аэропорт вслед за автобусом, другие же вместе с эмиром вошли во дворец наместника. Там было уже много полиции и военных. И еще он увидел необыкновенное количество трупов!

— Это не заложники, — сказал Нурали. — Они просто перестреляли друг друга.

— Я примерно так и предполагал. Вот что делает с людьми блеск золота! Особенно бриллиантов!

Нурали поморщился, показывая глазами на репортеров. Гамид адресовал им самую лучшую улыбку и пошел за Нурали.

— Куда ты меня ведешь? Уже что-то удалось выяснить?

— Удалось. — Нурали закряхтел.

— Ну и? Не все, кто слишком много знали, расстреляны?

— Мальчишка-смертник. Прятался среди трупов. Хочет говорить только с тобой. Никому не верит. Был готов вместе с братьями умереть за… — Нурали вдруг покачнулся, закатил глаза и стал оседать.

— Врача! — закричал Гамид, подхватывая его за плечи. — Скорее врача!

Медики появились через минуту и на носилках понесли Нурали. Подрагивающие веки закрытых глаз и кислородная маска в обрамлении черной бороды.

Мальчишка рассказал, что его старший брат был командиром отряда. И что сначала все было здорово: они захватили целый дворец, перебили всех охранников и заняли их место, и никто даже этого не заметил! Потом подождали, пока в большом зале наберется побольше важных господ, и всех легко захватили в заложники! Потом заложников разделили на нужных и ненужных, заперли отдельно. И туг вдруг ненужные сразу оказались самыми главными начальниками и стали командовать, а про нужных никто не вспоминал.

Совершенно случайно мальчишка оказался свидетелем того, как «начальники» смотрели по телевизору обращение эмира и говорили о том, что их точно предали, если уж этот так осмелел, а когда в руках этого появились бриллианты, сомнений у них не осталось, потому что иначе чем предательством объяснить этот факт было почему-то невозможно.

Мальчишка побежал сообщить брату, что их предали, но опоздал, заблудившись в коридорах дворца, — весь отряд его брата был расстрелян. Но он точно знал, что его брат не мог быть изменником, и побежал к начальникам, чтобы им об этом рассказать, но те уже опять были заложниками, и всем верховодил командир второго отряда, который любил деньги и золото. Тогда мальчишка понял, кто на самом деле настоящий предатель, и спрятался, чтобы подыскать момент и его убить, отомстить за брата. Но когда люди из второго отряда, вместо того чтобы прикончить пятерых заложников, выбросили из окон пять трупов людей из его отряда, в том числе и тело его брата, он вообще перестал что-либо понимать, а просто спрятался, потому что должен был обязательно выжить и отомстить за брата.

— Почему же ты решил довериться мне? — спросил Гамид. — Ты ведь считал меня своим врагом.

— Ну и что? Вы же знаете, что мой брат не предатель, и можете это подтвердить.

— Значит, я больше тебе не враг?

Паренек молчал и кусал губы.

— Но ты же должен понимать, что твои друзья станут считать тебя предателем, раз ты все рассказал мне.

— Они убили моего брата! — В глазах парня стояли слезы…

Гамид вызвал вертолет и полетел в Альмиру.

— А где пери? Почему ты без Нурали?

— Нурали заболел.

— Сильно?

— Очень сильно. Он в больнице.

— Но почему ты не привез пери? Нурали сказал, что ты поехал ее встречать. Она бы его сразу вылечила!

— Думаешь, пери умеет лечить?

— Она все умеет! Она же пери! — Шахерезада вздохнула. — Значит, ты ее не встретил? Кто же теперь меня спасет?

— А я совсем для этого не гожусь?

— Ты-ы?.. — Девочка смешно наморщила носик и хихикнула. — Нет. Ты не умеешь так спасать. Только пери умеет.

— Как?

— Ну так! — Она всплеснула ручками. — Раз — и спасла!

— Что-то я не понял.

— Ой, какой же ты бестолковый! — Она закусила губку и задумалась. — Вот Нурали заболел. Его будут лечить — давать таблетки, делать уколы. А пери не нужно никаких таблеток. Она просто приходит, и — раз! — Нурали опять здоровый. Понял теперь?..

Вертолет доставил его во дворец. Обзор мировой прессы, подготовленный аппаратчиками, о событиях в его стране шокировал разнообразием. Сводки по ситуации в Низе становились все оптимистичнее. Поступали звонки по прямым линиям и телеграммы от глав государств. Дедушка Шахерезады, король Зирии, прислал самолет с продуктами, палатками и походными кроватями для лишившихся крова, и аэропорт запрашивал разрешения на его посадку, а также самолета Всемирной ассоциации медиков. Все посольства просили аудиенции и предлагали помощь своих стран. Пресса осаждала дворец и официальные учреждения.

Наконец сообщили, что Нурали очнулся. Гамид полетел к нему. Нурали спал после операции. Гамид сидел рядом и не мог вспомнить, когда в последний раз он видел Нурали спящим. Врач сказал, что все гораздо лучше, чем могло бы быть, или гораздо хуже — как посмотреть. И долго сыпал медицинскими терминами, подводя к тому, что вскрытие брюшной полости пациента позволило вовремя обнаружить злокачественную опухоль, но учитывая общее нестабильное состояние его организма…

— Он поправится? — не выдержал Гамид.

— Операция прошла оптимально, однако…

— Он будет жить?!

— У него есть родственники?..

Гамид полетел в клан Ваха. Голова кружилась, он никак не мог вспомнить, когда ел в последний раз. Он смотрел на непривычно темный ночной город, потом внизу поплыла почти невидимая пустыня. Звезды светили будто сами по себе. Он же обещал познакомить с ними пери! Но он расскажет ей о Нурали. Она поймет. Потому что она — пери… Раз — и всех спасла!..

Гамид вспоминал, с каким выражением Шахерезада произносила эти слова, и улыбался. Наверное, надо рассказать пери, что именно так — раз! — и всех спасла, то есть, не сделав абсолютно ничего, она действительно спасла целую страну. Но тогда нужно рассказывать и все, что происходило дальше, весь этот ужас, который он пережил за последние сутки. Верхушка заговора известна, и никому не вырваться из города, но порой полиция приезжает уже к трупам с приколотой запиской «предатель». И далеко не все террористы подхватили «золотую лихорадку»: взрывоопасных объектов еще слишком много. Хотя из некоторых захватчики просто тихо ускользают, а это значит, что фанатики разгуливают по городу — кто-то же расправляется с предателями. И самолет с «золотыми парнями» все еще стоит в аэропорту, и надо его куда-то девать, потому что аэропорт заработал. А ниточки заговора, естественно, тянутся за границу… И эти глаза пятнадцатилетнего мальчишки — «Они убили моего брата»!..

Нет, он слишком устал и не способен сейчас ни на серьезный разговор, ни на романтическую болтовню о звездах… Может, отправить Фариду просто с кем-нибудь из ее родственников, а самому остаться с пери и без всяких звезд возлечь на ложе? Ха, заняв горизонтальное положение, он точно сразу уснет. Что подумает о нем пери?

Он едва заставил себя от нее уйти, отвез Фариду с внуком в больницу, а сам полетел в Альмиру. Поцеловал в лоб спящую Шахерезаду и, тихо хмыкнув, растянулся прямо на ковре возле ее кровати. Только бы не захрапеть, чтобы она не испугалась, вяло скользнула последняя мысль…

— Дядя, дядя! Проснись, не бойся! Я здесь! Я с тобой!

Он пробормотал, приоткрывая глаза:

— Что… Что такое?..

— Ты так кричал! Ты меня звал! Что тебе приснилось?

— Не помню… — Глаза закрылись сами собой, и он чувствовал, что уже опять неумолимо проваливается в сон.

— Бедный… — Легкие пальчики гладили его по лицу. — У тебя здесь нет даже своей кровати. Поедем домой!

— Да-да… Конечно…

— Тогда вставай! — Она потянула его за руку. — Поехали!

— Куда?.. — Он резко приподнялся на локте, перед глазами поплыли пятна, голова была тяжелой, но он вроде бы проснулся окончательно. — Куда ты собралась ехать среди ночи?

— Домой! — Она прилегла ему на грудь и говорила, заглядывая в глаза: — Ты сам согласился. Тебе здесь негде спать, и пери тут все равно нету. Она, наверное, уже там. Поехали!

— Давай не сегодня. — Он гладил ее по волосам и думал, как будет хорошо опять уснуть вот так, в обнимку со своим теплым солнышком. — Денька через два, через три.

— Нет! — Она вскочила и топнула ножкой. — Сейчас!

— Тебе это подсказал Абу Рашид?

— Нет! Он тоже не хочет туда, а я хочу! Я хочу домой! Там пери! — Она взглянула на него исподлобья и поджала губки.

В вертолете она дремала у него на коленях. Он чувствовал недовольство и страх ее маленькой свиты и думал, что Нурали тоже его не одобрил бы. Нурали… «Пери придет — и раз! — он опять здоровый». Даже хорошо, что еще ночь — сейчас он отвезет Шахерезаду домой, полетит за пери и успеет к утру вернуться.

Однако сразу полететь в Ваха не получилось, и он все переносил и переносил свой отлет, а потом вдруг выяснилось, что она уже сама на полпути к нему. У него не было возможности даже встретить ее, и он увидел пери лишь поздно ночью. Странно, она не была как-то сверхъестественно темпераментна или особо сексуальна, не обладала безупречной кожей и телом, но от близости с ней наступила гармония и во вселенной утвердился порядок.

Он расслабился и, как назло, захрапел. Будь это любая другая женщина, он не задумываясь отправил бы ее спать в другую комнату или даже поиздевался бы над чутким бабьим сном. Подумаешь, храп! На то и мужчина, чтобы храпеть. Не нравится — проваливай или терпи. Но готовность пери пойти спать в другую комнату неожиданно прозвучала укором его мужским достоинствам. После второй порции любви он осторожно выбрался из ее постели и ушел к себе.

Но уснуть теперь уже не мог и все думал: скоро утро, надо будет наконец ей все-все рассказать. Выстраивал в голове разные фразы, размышлял, в каком порядке и с чего лучше начать. Мысли вертелись, толкались, путались, переплетались…




Глава 21, в которой я с трудом открыла глаза


Не только веки, но и руки, и ноги, и все тело было каким-то чужим, оцепеневшим и непослушным, словно меня всю с головы до ног сковали цепями.

«Животным мы связываем ноги, людей запираем»…

Я справилась с веками и обнаружила себя в больничном помещении. Вокруг какие-то приборы, к ним тянется провод от моей левой руки, а правую к бедру придавливает черная голова Гамида, который сидит на стуле возле моей кровати и, судя по всему, спит. Но ощущение скованности вовсе не от его тяжелой головы, а от бинтов, которыми перемотаны моя грудь и плечи.

И сразу вспышками: яркое небо, девчушка на белой лошади несется ко мне во весь опор, вертолет с красным крестом, падающие головки цветов, фонтанчики песка на дорожках, алая кровь на белой лошадиной шкуре…

— Гамид! — позвала я.

Он вздрогнул, выпуская мою руку, поднял голову, встряхнулся. Измученное лицо, красные глаза и жалобная улыбка. Ни малейшего сходства с хладнокровным властителем.

— Как ты, моя пери?

— Я в больнице? Я ранена? А девочка? Что с ней?

Он не мигая смотрел на меня, потом вскочил, обнял мои ноги и стал целовать прямо по одеялу.

— Хвала аллаху! Как же я счастлив! О, как я счастлив! — повторил он и вдруг громко рассмеялся, прижимаясь щекой к моим ногам, но я видела, что у него влажно заблестели глаза. — Моя пери вернулась!

— Откуда? — не поняла я.

— С зеленых гор!

— Ну допустим… А что с девочкой? Ты не ответил!

— Все хорошо. Ты — героиня, ты ее спасла. Это моя племянница, Шахерезада. Только скажи мне, пожалуйста, куда и зачем ты отправилась вчера утром? Зазвонил мой телефон, и ты ответила? Что тебе сказали? Кто это был?

— Никто. Никто не звонил. Я сама позвонила тете.

Он закряхтел — словно простонал.

— Догадываюсь, что она тебе сказала…

— Я ей не поверила и пошла в библиотеку за газетами. Значит, правда? Почему ты все скрывал от меня?

— Прости… Я боялся тебя потерять.

Я вздохнула. Он заволновался:

— Ты устала? Мне уйти?

— Не знаю. Как хочешь.

— Я хочу, чтобы дочь лэрда Маквилдена стала супругой эмира Рас-эль-Шафрана. Я очень этого хочу. А ты?

Я растерялась.

— Знаешь, я правда устала.

— А хочешь айвы?

— Хочу!

Он повел бровью, достал откуда-то из-за спины тарелку с печеной айвой, ножик и стал ее чистить. Я наблюдала за действиями его чудесных рук. Наконец он поднес кусочек к моим губам. Я открыла рот и ощутила на языке терпкую сочную сладость.

— Гамид, почему ты знаешь все, что я захочу, раньше, чем я сама? — проглотив, спросила я.

— Магия. — Он положил мне в рот вторую порцию. — Например, сейчас ты дожуешь и — раз! — захочешь, чтобы я тебя поцеловал. Не торопись. Вот увидишь, захочешь точно.

Я съела и кивнула.

— Да. Только, наверное, сейчас я очень страшная.

— Сойдет. Я сейчас тоже не с обложки. Но ведь мы оба можем закрыть глаза?

— Отличная идея.

Я опять опустила веки и почувствовала вкус его губ. Айва не шла с ними ни в какое сравнение…


notes



Примечания





1


В Бельгии три государственных языка: нидерландский, французский и немецкий. Соответственно, героиня учила их все в школе плюс английский. (Примечание переводчика.).